Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости

История Дели не говорит о том, что проектирование – это плохо. Джейн Джекобс не права, когда в общем виде выступает против него. Особенно в условиях быстрого роста городского населения централизованное планирование имеет важное значение для того, чтобы города работали на благо людей, как показывает история Центрального парка (Нью-Йорк). Многие города развивающихся стран (Бангалор, Дакка, Джакарта) стали непригодными для жизни не из-за преднамеренного злого умысла, а просто из-за незапланированного хаотичного разрастания. История Дели показывает, что целенаправленное формирование страха может разрушить городскую жизнь на века, особенно в сочетании с планированием, которое намеренно создает центр власти недоступным ни для кого, кроме элит.

Печальная история Дели показывает нам, насколько тесно городская архитектура связана с товариществом между группами: как легко посеять семена страха и как трудно изменить выросшую из них архитектуру страха, которая приходит на смену разрушению. Страх питается разделением и усиливается образами силы; никакое чувство товарищества не может с легкостью залатать трещины, созданные этой архитектурой.

Но иногда архитектурно созданный страх можно обратить вспять. Теперь я обращаюсь к истории, очень близкой к моему дому, фактически разворачивающейся в моем доме. Чикагский университет с середины 1990-х годов, часто вместе с городской администрацией, принимал некоторые созидательные меры по устранению опасений, связанных с расовыми различиями, в довольно напряженных южных районах Чикаго. Целью этих мер было обращение вспять политики разделения, основанной на страхе, которая сохранялась десятилетиями.

«Университет там на Мидуэе», как его называет Биггер Томас из «Сына Америки» Ричарда Райта[508], считал себя и воспринимался другими как бастион привилегий белых посреди вызывающих тревогу и унижающих человеческое достоинство угроз. В начале своего существования университет понимал себя как научное сообщество, взгляд которого обращен внутрь. Архитектурно эта идея была выражена в зданиях в стиле готического возрождения, которые обрамляли закрытые внутренние дворы. Предпочтение было отдано готике намеренно для создания ощущения старины, а четырехугольные дворы подчеркивали идею квазимонашеского внутреннего мира. (Романская архитектура была отвергнута, поскольку не подходила монашескому антуражу.) Как писал бывший ректор Дон Рэндел, «Готический импульс создал общество, обращенное внутрь и удаленное от внешнего мира, который в Средние века, а также в некоторые периоды XX века считался опасным»[509]. В 1915 году Джон Д. Рокфеллер, будучи крупным спонсором, написал передовицу «Замечательный кампус», в которой одобрил этот выбор. Он отметил, что Гарвард не столь удачно передает впечатление «величия старины»: «В Гарварде много зданий из красного кирпича. Красный кирпич может состариться, но ему трудно приобрести вид старинный и достойный»[510]. Желание подчеркнуть возраст было настолько сильным, что ректор Уильям Рейни Харпер фактически предложил не проводить никакой церемонии открытия университета, заявив, что первый день университета (1 октября 1892 года) должен казаться «продолжением работы, которая велась в течение тысячи лет»[511].

Стремление университета к величию старины с течением времени стало прочно ассоциироваться с расизмом и классовой дискриминацией. В сообществе звучали либеральные голоса: например, альдерман Леон Депре (1908–2009) и его жена Мариан Альшулер Депре (1909–2007) способствовали интеграции и были ведущими силами расовой инклюзии Чикагской Лабораторной школы, куда впервые приняли афроамериканцев в 1942 году[512]. В письме, написанном четой Депре и двумя другими в то время, говорилось: «В соответствии с нынешней практикой мы отказываем нашим детям в преимуществах демократии, внедряя в их школьную жизнь и личность старые предрассудки. Как мы можем плодотворно побуждать наших детей задумываться о превосходстве демократии, когда мы сами отвергаем ее за них?»[513]