Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости

Но несмотря на этот прогресс, ситуация, описанная в романе Райта 1940 года, была во многом такой же, какой она была на протяжении десятилетий как до, так и после. Человек с темной кожей (кроме тщательно культивируемого исключения в виде представителя среднего класса) считался неуместным и, как Биггер, ощущал себя не в своей тарелке, на неправильной стороне неявной расовой «линии», проходящей по периметру Гайд-парка. (Биггер жил на углу 37-й улицы и Индианы-авеню.) Журналист Брент Стейплс вспоминает в эссе 1986 года, что в 1972 году его появление в полночь на улице Гайд-парка (тогда он был аспирантом Чикагского университета) заставило молодую, хорошо одетую белую женщину броситься в бегство. Эта женщина, пишет он с грустной иронией, была его первой «жертвой», и тогда он впервые почувствовал свою «способность уродовать публичное пространство»[514]. Такие реакции на присутствие темнокожего мужчины на территории белых, конечно, не были редкостью, но в Гайд-парке они были практически обеспечены невидимой цветовой линией, которая, по намеренному замыслу руководства, отделяла университетское сообщество от окружающих районов.

В то время в Гайд-парке было много преступлений – настолько, что университет даже рассматривал возможность переезда в какое-то «менее чрезвычайное окружение»[515]. (Альтернативные варианты включали в себя штат Висконсин, округ Ду-Пейдж в пригороде Чикаго и город Аспен, штат Колорадо[516].) Но его собственные территориальные и архитектурные решения способствовали созданию атмосферы взаимной подозрительности и расширяли возможности для совершения преступлений. Говорили, что университет заставил город спроектировать наземную систему общественного транспорта так, чтобы она не проходила через Гайд-парк, который когда-то был на Зеленой линии. Таким образом посторонние элементы оказались отдалены от практически закрытого сообщества, которое стало более уединенным и изолированным от городской суеты, а членам этого сообщества стало труднее добираться до остальной части города[517]. Сквозному движению также препятствовало большое количество улиц с односторонним движением и частые тупики. Характерной чертой тех времен был высокий сетчатый забор за автостоянкой Юридической школы (прямо на «линии» между Гайд-парком и кварталом Вудлон), который простоял там до 1998 года. Предназначенный, по-видимому, для защиты профессорских автомобилей от вандалов с 61-й улицы, забор служил символом враждебности и ориентированного внутрь менталитета – не злонамеренного, как у британцев в Дели, но с подозрением относящегося к окрестностям в преступно недалекой манере. Университетское сообщество могло петь слова гимна своей альма-матер – «Мы славим ее великодушие», и все же милосердие как начиналось, так и заканчивалось в пределах университета[518].

Помимо символического и эмоционального значения этих разделений все это означало, что никакая активная жизнь и суета не делали открытые пространства светлее и безопаснее ночью и что окружающие районы, где проживали люди скорее с низким, а не с разным доходом, стали рассадниками преступности наравне с пользовавшимся дурной славой кварталом Роберта Тейлора, располагавшимся севернее. Нависающие университетские здания, образующие замкнутые дворы (помимо того что они были помпезными и вторичными в архитектурном плане) скорее были пригодны для скрытных действий, но никак не для общения. Пустынная Мидуэй-Плезанс (широкая зеленая полоса, проходящая между 59-й и 60-й улицами, где первое колесо обозрения и шоу «Дикий Запад» Буффало Билла развлекали мир во время Всемирной Колумбовой выставки 1893 года[519]) теперь стала темной ничейной землей, которая приглашала скорее к преступлениям, чем к товариществу, препятствуя дальнейшему расширению университета на юг. Как пишет Блэр Камин, архитектурный критик в Chicago Tribune: «В течение многих лет лужайка образовывала своего рода демилитаризованную зону между закрытыми неоготическими дворами университета к северу от Мидуэя и суровым, иногда опасным, кварталом Вудлон на юге»[520]. Новым преподавателям советовали позволить страху взять верх: «Не ходите в Вудлон, не пересекайте Мидуэй после пяти вечера, никогда не гуляйте в одиночку по берегу озера».

Стратегия разделения была недальновидной и неэффективной, но она не была полностью злонамеренной. В то время некоторые защитники бедных действительно считали, что отдельные жилищные проекты были более эффективными способами проявить уважение к бедным и меньшинствам[521]. Тем не менее университетская стратегия разграничения была не особо уважительной, потому что в основе ее лежало презрение к своим соседям.