Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости

Решающим моментом в карьере Неру (который, казалось, привел к изменению «самой сути его понимания Индии и значения политики», как выразилась его биограф Джудит Браун) был его опыт крестьянской борьбы в 1920 году, в ходе которой он работал бок о бок с крестьянами и пришел к пониманию их образа жизни и мыслей[557]. Теперь он смотрел на Индию с позиции «мужчин и женщин, которые столкнули его со своей бедностью и надеждой… Небрежный, интеллектуальный, салонный социализм, который увлекал его в Кембридже, не мог идти в сравнение с этими живыми примерами»[558]. В «Автобиографии» Неру пишет, что слушал «бесчисленные рассказы крестьян о несчастьях… и испытывал невероятные стыд и печаль, стыд за свою собственную спокойную и комфортную жизнь… печаль за ухудшающееся положение и крайнюю бедность Индии»[559]. Он начал говорить с ними как с личностями, вместо того чтобы оставаться в позе отстраненного оратора[560].

По многим вопросам у Неру и Ганди были глубокие разногласия, в частности по поводу бедности и аскетизма. «Лично мне, – пишет Неру, – не нравится восхваление бедности и страданий. Я не думаю, что они являются желанными, от них следует отказаться… Я понимаю и ценю простоту, равенство и самообладание, но не умерщвление плоти. И ни в малейшей степени не ценю я идеализации „простой крестьянской жизни“. Я испытываю перед ней ужас, и вместо того, чтобы подчиниться ей, я хочу избавить от нее даже крестьян, но не в смысле урбанизации, а в смысле распространения городских культурных объектов в сельских районах»[561]. Эта привлекательная приземленная человечность (совершенно правильная!) приносит облегчение после суровой святости Ганди – однако сама по себе не смогла бы сделать Неру хорошим лидером для Индии. Учитывая его культурное происхождение, он не пришел бы к духу «простоты, равенства и самообладания» без почти диктаторского примера Ганди. Именно у Ганди он научился простоте в одежде и поведении, прямоте языка и стиля. Он даже перенял у него привычку говорить на хинди, чтобы крестьяне могли общаться с ним напрямую[562]. И то, как он описывает силу характера Ганди, не оставляет сомнений в сверхъестественной способности этого человека вдохновлять на личные перемены:

Он отлично говорил в своем лучшем властном духе. Он был скромным, но одновременно четким и твердым, словно алмаз, приятным и мягким в общении, но непреклонным и ужасно серьезным. Его глаза были мягкими и глубокими, но они светились бешеной энергией и решимостью. Это будет великая борьба, сказал он, с очень могущественным противником. Если вы хотите вступить в нее, вы должны быть готовыми потерять все, и вы должны подчинить себя строжайшему ненасилию и дисциплине. … [Д]о тех пор, пока вы решаете оставить меня своим лидером, вы должны принять мои условия, вы должны принять диктатуру и дисциплину военного положения. Но эта диктатура всегда будет зависеть от вашей доброй воли, вашего согласия и вашего сотрудничества. Когда же я надоем вам – вышвырните меня вон, растопчите меня, я не буду жаловаться.

Он сказал что-то в этом роде, и военные аналогии и непреклонная серьезность этого человека заставили плоть большинства его слушателей покрыться мурашками[563].

В этом отрывке раскрываются сильное очарование и даже страстная любовь, которыми Ганди вдохновил не только Неру, но и многих других. Для Неру с его здравым смыслом, его принятием телесной страсти и реалистичным пониманием людей и жизни – Ганди казался странным и удивительным, временами почти отталкивающим своей жесткой непреклонностью. И все же Неру очаровывало то, как эта дисциплина была связана с высокими целями, которые они разделяли с Ганди, а непреклонность – с замечательной силой чуткого понимания. Это понимание заставляло всех меняться, потому что оно включало способность к созданию самых крепких дружеских уз[564].