Исчезновение старого пасторального образа страны и рождение новой Грузии как «вещества» писатель передал, обращаясь не только к истории, но и к грузинскому обществу. «Веществом» оказалось не только то, что осталось на месте Грузии, но и «ребенок», родившийся у крестьянки непонятно от кого – от мужа или от урядника. Эта метафора, введенная для обозначения результата русско-грузинского союза, характеризует новое грузинское общество. Колебания в политическом выборе, выбор и последовавшее самоуничтожение переданы в сцене наблюдения ребенком блуда матери, затем ее убийства отцом и самоубийства отца. Психика ребенка была травмирована и, не найдя поначалу выхода из корзины-годори, он перерождается в монстра: «Забыл мальчишку прикончить, кончайте вы, сделайте доброе дело, все равно теперь из него не будет человека» (Там же. C. 10). Плод «троих», даже оказавшись в усыновившей его порядочной семье, не смог измениться. Семя жестокости только разрасталось в нем. Он постоянно совершал жестокие поступки, основанные на сексуальных извращениях:
из заднего отверстия Российской империи вскоре предстояло явиться Грузии – в новом обличье, и судьба приберегла необычного мальчишку для этой новой Грузии. В ней предстояло ему проявить обретенные в
Звали мальчика Ражден Кашели. Это «был первенец нового времени, избранник» (Там же), которому не угрожала никакая опасность. Этот «монстр» стал родоначальником нескольких поколений Кашели, и с его детством связан имперский период в романе. Чиладзе развивает образ «нового» человека, обращаясь к его потомкам. С каждым поколением к образу Кашели добавлялись новые аморальные поступки и черты. Эту породу людей ничто не могло уничтожить, лишь она сама могла пожрать себя изнутри. В романе подчеркивается, что советская власть стала самой благодатной почвой для проявления низменных человеческих качеств. Ражден Кашели – мошенник, бродяга, насильник, фигурировавший в деле об убийстве «отца нации» Ильи Чавчавадзе, поддержал приход большевиков в Грузию и превратился в образцового советского грузинского революционера, стал воплощением жестокости и бескомпромиссности.
Следующий этап проникновения монстра в страну ознаменован союзом Раждена и казачки Клавы. Русско-грузинский брак служит метафорой закрепления присутствия России в Грузии. Потомки смешанных браков стояли чуть ли не во главе 11-й армии, оккупировавшей в 1921 году тогда уже независимую от России Грузинскую демократическую республику, просуществовавшую три года. Отар Чиладзе связывает с этим союзом предательство и перерождение тех грузин, которые поддержали советский строй и участвовали в оккупации. Рождение сына у этой пары явилось символичным. Писатель связал его с днем взятия Тбилиси в 1921 году:
…в те самые часы, когда Тбилиси пал, – словно город для того и пал, чтобы Клава могла спокойно разрешиться от бремени. В действительности «кавказский Париж» оказался не слишком крепким орешком; его, в сущности, некому было защитить от разношерстного воинства в длиннополых шинелях и воронкообразных шапках-буденовках (Там же. C. 15).
С криком новорожденного Антона Кашели советская власть вступила на грузинскую землю. Переживания автора об исчезающем аристократическом грузинском обществе досоветского периода связаны с историей другой супружеской пары, подчеркивающей отличие старого от нового. Ной Жордания, председатель правительства Грузинской демократической республики, и его жена, любившая кататься верхом, олицетворяют досоветское поколение грузин; советское – Ражден и его пьяная Клава, рожавшая первенца в канаве.
Кроме сексуальной извращенности, склонности к мошенничеству, присущей Раждену, одной из характеристик homo soveticus provinсialis была жажда убивать. Эта черта наблюдалась у родоначальника Кашели, но особо развилась у его сына Антона. Он стал образцовым чекистом, «петухом Сатаны», который даже в детстве не боялся гор трупов – наоборот, они вызывали его интерес. Здесь возникает параллель и намек на фигуры Сталина и Берии в советской истории: