Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки

в трехлетнем возрасте мог разобрать и собрать боевое ружье, в пять лет пристрелил из этого ружья соседскую собачонку, а в пятнадцать уже стрелял в людей. В тридцать седьмом, тридцать восьмом и тридцать девятом юноша особенно преуспел. В тюрьме его узнавали по звуку шагов. По камерам шепотом рассказывали о его чудовищной жестокости. Им двигали не расчет или корысть, не был он охвачен и жаждой мщения и, в противоположность истовым большевикам, не сводил счетов ни с «врагами народа», ни с «кулаками», ни с «националистами» – ему было совершенно все равно, кого убивать; просто больше всего на свете он любил смотреть на людей, раздавленных страхом, а человеческой крови жаждал с той минуты, как помнил себя (Там же. C. 16).

Чиладзе описывает homo soveticus provinсialis как машину смерти. Это страшное существо получает удовольствие от убийств. Писатель связывает создание советского государства с оружием и трупами, которые служили кирпичиками в фундаменте СССР. Постреволюционные десятилетия, когда выстраивался образ советского государства, у Чиладзе ознаменованы желанием Антона облагородиться путем втягивания в «кашельство» оставшейся аристократии, – сопротивлявшихся новой власти уничтожали. Это передано в истории женитьбы Антона. Антигерой, ведший разгульный образ жизни в 11-й армии, вмещавшейся в одной комнатушке «вместе с бабами, штофами водки, грудами картошки и ведрами селедки» (Там же. C. 17), принудил к браку княжну Кетусю, а сопротивлявшихся этому союзу – отца княжны и ее первого мужа, известного в Грузии адвоката, – объявил врагами народа и расстрелял. Антону казалось благородным, что он сам рассказал все невесте, а именно: «с каким княжеским достоинством принял смерть ее отец и как по-интеллигентски обделался муж» (Там же). Перед смертью отец Кетуси, грузинский князь, сказал: «В стране, захваченной такими подонками, уважающему себя человеку нету места» (Там же). Первый муж Кетуси, несмотря на образование и известность, оказался беззащитен, так же как когда-то придурковатый пастух. Но если пастух нашел оружие для убийства, то защитой для адвоката было лишь его пенсне. Чиладзе иронически заключает, что брак «аристократии и пролетария» стал возможным лишь «вследствие двух революций и двух войн – Мировой и Гражданской». Эту историю Чиладзе вводит как аллегорию проникновения советской власти, возникшей в Грузии «благодаря» союзу крестьянки и урядника/пастуха, в аристократические и интеллигентные семьи Грузии.

Чудовище homo soveticus provinсialis поразило все прослойки грузинского общества, даже духовенство. В подтверждение этой мысли описывается сцена венчания Антона и Кетуси. Под дулом пистолета их венчал дважды расстриженный поп, представлявшийся простым трудящимся. Осквернение церкви советского периода описано с помощью ярких метафор: церковь

сотрясали рев, гогот и свист разнузданной свадьбы, на рассвете вернувшейся туда во главе с пьяным попом. Кто-то отметил возвращение салютом, пальнув в высоченный сумрачный купол. Его поддержали из всех видов оружия: маузер, револьвер, карабин, винтовка… Трещали и со звоном разлетались в щепки лампады и иконы, оклады и канделябры… Осыпалась разноцветная штукатурка. Скорбно взирали на это святые с перебитыми носами, оторванными ушами и простреленными лбами… (Там же. C. 17).

История аристократии, практически уничтоженной советской властью, воплотилась в многозначительном эпизоде: в церкви жених выстрелом разнес стакан с вином на голове невесты и пролитое вино, как кровь, залило свадебную фату. После чего «невеста низко поклонилась победителю-жениху…» (Там же. C. 17). Такое развлечение стало забавой на многие годы для тбилисской «элитной» пары. От них «исходило дыхание смерти, их вид – даже издали – порождал чувство тревоги, неизбежной беды» (Там же. C. 17–18).