Политика различий. Культурный плюрализм и идентичность

Итак, эффективному международному вмешательству, позволяющему остановить раскрутку маховика насилия, мешают национальные эгоизмы. Манн, в частности, не проходит мимо того скандального обстоятельства, что геноцид в Руанде не был прекращен в том числе потому, что резолюция Совбеза ООН о вводе миротворческого контингента была заблокирована Соединенными Штатами. Означает ли это, что мир ни на шаг не продвинулся вперед по сравнению с теми временами, когда у зачинщиков массовых истреблений людей были полностью развязаны руки? Кажется, автор не определился с ответом на данный вопрос. С одной стороны, рассуждая из перспективы универсализма (и разделяющего универсальные ценности «мирового сообщества»), он обращает внимание на сдвиги, внушающие оптимизм. Да, сегодняшние механизмы противодействия преступлениям геноцида вызывают множество нареканий, однако невозможно отрицать, что эти механизмы все же созданы. Подстрекатели и исполнители актов геноцида больше не могут быть так же уверены в своей безопасности, как это было до середины XX века. Пусть большинству из них и удается спрятаться от ответственности, но у родственников жертв все же есть надежда, что меч Фемиды когда-нибудь настигнет хотя бы самых одиозных преступников. Да, государство, присвоившее себе функции мирового жандарма (США), само далеко не безгрешно, но лучше плохой жандарм, чем никакого[176]. Да, институты ООН постоянно пробуксовывают, но они худо-бедно работают.

С другой стороны, будучи трезвым аналитиком, Манн прекрасно осознает, что в самóм сегодняшнем мироустройстве заложены глубочайшие диспропорции, в силу которых глобальный Юг живет в изоляции от глобального Севера. На Юге нет тех механизмов институционализации конфликта, которые удалось выработать на Севере, а потому многие страны мировой периферии балансируют на грани провала в очередную «черную дыру» этнонационализма и, добавим, религиозного фундаментализма. Обычным результатом таких провалов становится геноцид. Но дело, конечно, не просто в институтах и в дееспособности или недееспособности государств мировой периферии. Дело в структурных параметрах современной мировой системы. И до тех пор, пока эти параметры не изменены, международное право, по большому счету, бессильно.

МАНН В ПОСТСОВЕТСКОМ КОНТЕКСТЕ

Несомненно, что публикация труда Манна на русском языке — значимое событие для постсоветского академического сообщества. Хотелось бы, однако, надеяться, что эта книга доберется до более широкой аудитории. Это, помимо прочего, поспособствует оздоровлению атмосферы в публичных дебатах, и дело здесь не только и не столько в характерном для них градусе агрессии (после 2014 года просто зашкаливающем). Суть прежде всего в некоей нечувствительности к несправедливости, творимой по отношению к тем, кто не считается «своим». Если жертвы несправедливости не «мы», а «они», то несправедливость вообще перестает восприниматься как таковая. Более того, если виновники неправедных деяний некоторым образом «наши», то эти деяния становятся едва ли не праведными: их факт либо упорно отрицают, либо, если это невозможно, релятивизируют, указывая на то, что у противной стороны тоже рыльце в пушку. Как если бы преступления, совершаемые «ими», автоматически оправдывали преступления, совершаемые «нами».

Корни этой моральной невменяемости (равно как и правового нигилизма) уходят, по моему мнению, в эпоху большевизма. Сначала ленинский цинизм, позволявший объявлять черное белым и наоборот, в зависимости от конъюнктуры, затем сталинский принцип коллективной вины. Человек, обронивший афоризм «сын за отца не отвечает», рутинным образом обрекал на чудовищные страдания и смерть сотни тысяч ни в чем не виновных людей — как возмездие за вину их соплеменников. Казалось бы, очевидно, что принцип коллективной ответственности абсолютно несовместим с базовыми нормами права и морали. Однако это совсем не очевидно немалому числу граждан, считающих, что Сталин поступал правильно, а все свидетельства о преступлениях большевиков сфабрикованы врагами России с целью ее опорочить.