Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект

Подводя итоги, отметим: несбывшиеся надежды на советизацию Германии, начавшаяся там стабилизация обстановки заставили большевиков с 1924 г. постепенно дрейфовать в сторону реальной политики и традиционной дипломатии, что отражала противоречивая теория и практика Политбюро, ограничивавшая возможности советского влияния в Европе. Свою роль в этом играли разные факторы: идеологическое мифотворчество, практические российские интересы, имперские амбиции руководства. Даже в НКИД шла борьба между Чичериным и другими «восточниками», с одной стороны, и Литвиновым и другими «западниками» – с другой. Последних во главе с Литвиновым и Коппом, ориентировавшихся на скорую победу европейской революции, поддерживал Коминтерн. Чичерин и его сторонники возлагали надежды на успех революционного движения в азиатских странах, выступая одновременно против их советизации[920]. Что касается Европы, то Чичерин отдавал приоритет германскому направлению в советской внешней политике, считая, что Рапалльский договор покончил с «триумфом победителей» в мировой войне, положив начало «появлению новых международных политических сил». Литвинов, представляя англо-саксонскую ориентацию, видел в договоре лишь деловую цель – дипломатические отношения с Германией[921]. Чичерин с горечью писал: «Теория т. Литвинова была такова: каждый член коллегии ведет свою область». Он сетовал: «По западу я был ничто <…> участие т. Литвинова в Политбюро по делам запада упрочивало его роль <…> мое выступление в ПБ в пользу какого-нибудь мнения бывало скорее основанием для обратного решения»[922]. Осенью 1923 г. Литвинов разослал большевистским руководителям письма, критикующие Чичерина. Политбюро постановило 12 октября: «Общее руководство делами Комиссариата принадлежит <…> наркому <…>. В случае возникновения серьезных расхождений, каждому члену коллегии, предоставляется право довести до сведения ПБ свое мнение и защитить его перед ПБ»[923]. Иоффе тоже жаловался (Зиновьеву в феврале 1924 г.): «.несмотря на глупую статью Чичерина в <…> “Известиях”, из которой вытекает, будто внешнюю политику делал Чичерин – при содействии Ленина, настоящим Наркомом И[ностранных] Д[ел] у нас все время был только Ленин, а теперь это придется делать Вам <…> я не могу равнодушно видеть, как портится достигнутое мною <…>. Когда я буду (согласно Вашего обещания) назначен Замнаркомом И[ностранных] Д[ел] [?]»[924].

Серьезно возможности советской внешней политики ограничивали Коминтерн и силовые ведомства. В своеобразном политическом завещании наркома своему преемнику (в нем Чичерин видел В.В. Куйбышева, но наркомом назначили Литвинова, и завещание осталось в чичеринском архиве) читаем: «Из наших, по известному шутливому выражению, “внутренних врагов” первый – Коминтерн <…>. Особенно вредными и опасными были коминтерновские выступления наших руководящих товарищей и всякое обнаружение контактов между аппаратом и компартиями <…>. Следующий “внутренний враг”, понятно, ГПУ <…> ГПУ обращается с НКИД как с классовым врагом <…>. Гораздо хуже Разведупр (особенно в период “активной разведки” т. Уншлихта)»[925].

Вместе с тем провал расчетов на европейскую революцию и определенные успехи реальной политики способствовали укреплению позиций в руководстве партии прагматичного Сталина и его приверженцев, оттеснению от власти руководителей Коминтерна и других большевистских лидеров, разделявших концепцию мировой революции. Правда, Сталин констатировал на XIV съезде ВКП(б): «.конференция в Локарно <…> никаких противоречий не уничтожила, а только обострила их», «новые границы Германии сохраняются в пользу Польши», юридически освящая «потерю Германией Силезии, Данцигского коридора и Данцига, потерю Украиной Галиции и Западной Волыни, потерю Белоруссией западной ее части, потерю Литвой Вильны». «Локарно чревато новой войной в Европе»[926]. Но в связи с оформлением на съезде «новой оппозиции» во главе с Зиновьевым и Л.Б. Каменевым у Сталина и его ближайшего окружения возникли сомнения относительно работы Зиновьева на посту председателя ИККИ. Имевшие большинство в Политбюро ЦК ВКП(б) Сталин и его сторонники не приняли просьбу Зиновьева об отставке с этого поста, но стали контролировать каждый его шаг и использовать любой повод для дискредитации председателя ИККИ[927]. В начале 1926 г. МИД Великобритании с удовлетворением отметил восхождение «сильного, сурового, молчаливого» Сталина в качестве бесспорного партийного лидера. «Не удивительно, – комментировали английские чиновники, – что поражение фанатичной большевистской оппозиции означает внешнюю политику с использованием “национальных средств”»[928].