Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект

Одновременно лидеры антипольских националистических организаций обращались за помощью в советские полпредства. В январе 1922 г. П.Н. Мостовенко писал Чичерину: «Правительство Петрушевича <…> зондирует почву о возможности получить от нас хотя бы замаскированную поддержку, в случае ожидаемой ими “ирландской” борьбы населения Восточной Галиции против польской оккупации <…> в виде ограбления галицийскими “бандами” наших приграничных складов»[629]. В феврале Мостовенко отметил: «<…> считаю полезным сговориться с публикой <…> на случай нашей войны с Польшей. Если мы в тот момент сможем выпустить манифест к галицийскому населению с призывом выступить против империалистского гнета, гарантируем в нем полное наше невмешательство в вопросе о внутреннем устройстве Галиции, и, если этот манифест будет поддержан галицийскими националистами, шаг этот не может принести нам ничего, кроме пользы»[630]. Не случайно весной 1922 г. ИНО ГПУ подготовил для Политбюро докладную записку об активном использовании против Польши оппозиционно настроенных галичан[631]. Летом 1922 г. на совещании в Вене дипломатов УССР в странах Центральной Европы поверенный в делах Украины в Польше, член ИККИ А.Я. Шумский предложил организовать восстание в Галиции и привлечь на сторону повстанцев «галицийских сечевых стрелков, находящихся в чехословацких лагерях, и Махно». Полпред УССР в ЧСР М.В. Левицкий (один из лидеров КПВГ) заявил, что Чехословакия поддержит восстание. ЦК КП(б) Украины и Политбюро ЦК РКП(б) отвергли эти авантюрные планы, но проблема помощи галицийским организациям оставалась в поле их внимания[632].

Попытки Советской России использовать территориальные противоречия в польско-чехословацких отношениях способствовали тому, что первое серьезное столкновение политики защиты государственных российских интересов с концепцией «мировой революции» произошло в связи с действиями Наркоминдела и Коминтерна в Чехословакии. Гиллерсон в апреле 1921 г. указал Чичерину на расхождения в правящих кругах ЧСР в русском вопросе: Бенеш предполагал, что Россия надолго лишилась своего международного статуса, и Чехословакия должна ориентироваться на Францию, а Масарик, напротив, считал, что Россия сохранила политический вес на мировой арене. В то же время «среди сибирских легионеров образовалась большая группа <…>, требующая ориентации на Россию»[633]. В связи с проходившими в 1921 году переговорами Польши и Чехословакии относительно подписания двустороннего договора в печати обеих стран вновь начал муссироваться вопрос о вступлении Польши в Малую Антанту. Москву интересовала объективная информация из Праги, что стало первоочередной задачей для прибывшего в столицу ЧСР в июне 1921 г. торгпреда РСФСР П.Н. Мостовенко.

Вскоре торгпред сообщил Чичерину о стремлении Польши «китайской стеной отделить Чехию от России». Чехия, писал Мостовенко, покровительствует Петрушевичу, будучи заинтересована в независимости Восточной Галиции, и желает «установить непосредственную связь с <…> Сов[етской] Россией, оставивши <…> буфер типа Дальневосточной Республики». Нормализацию советско-чехословацких отношений осложняло участие чехословацкого корпуса в гражданской войне в России, но, по словам торгпреда, «масса населения перебывала в России <…> как говорят легионеры – “мы все отравлены Россией”». Это «капитал, который <…> обеспечивает нас от <…> открытого участия Чехии во враждебных нам заговорах». Торгпред делал выводы: «Вне представления Великой России у чехов нет даже уверенности сохранить <…> государственную самостоятельность». Силы Малой Антанты, полагал он, «исчерпываются <…> внутренней борьбой <…> срединных государств друг с другом»[634]. В свою очередь Гиллерсон также сообщал: «.по географическим условиям <…> чехи смотрят на поляков как на <…> склонных к авантюре соседей»[635].

В июле Мостовенко привлек внимание Чичерина к тону публикаций в советской и коминтерновской прессе, которые пишут о Малой Антанте как о наступательном союзе против Советской России, в то время как «мысль заставить чехов воевать с любой Россией здесь [в ЧСР] представляется настолько нелепой, что алярмизм <…> вызывает естественное подозрение обывателя: не есть ли это с нашей стороны выискивание повода для того, чтобы <…> обрушиться самим». В следующем письме дипломат отметил: «.противники наши <…> не строят расчетов на крушение Сов[етской]власти. Тут не только боязнь анархии <…> в России. <…> Верхом мечтаний <…> является соглашение Сов[етской]власти с наличными в западной Европе демократическими русскими силами. <…>.точка зрения исторической неизбежности, а подчас и целесообразности большевизма в России вообще здесь весьма популярна»[636].