Политология революции

Как и в случае со Шредером и Блэром, правительственная практика Лулы находится просто уже за гранью левой политики, принадлежит к сфере буржуазного, неолиберального администрирования. Другое дело, что подобное управление для определенных кругов правящего класса оказывалось – по крайней мере на какое-то время – удобнее, чем господство либеральной партии. Лула сумел сделать то, чего ни один правый политик в Бразилии сделать не сумел, – дезорганизовать, деморализовать и, по существу, разгромить левое движение в стране.

«Новый реализм» торжествовал во всей своей красе. Напрашивался вопрос о том, возможен ли вообще левый политический эксперимент в реальных условиях Латинской Америки начала XXI века? Существует ли перспектива общественных перемен, или любая попытка взять власть заканчивается лишь коррумпированием тех, кто оказался на вершине государственной пирамиды?

К счастью, ответ на этот вопрос можно искать не только в опыте бразильской «партии предателей», но и в событиях, разворачивавшихся в то же самое время в соседней Венесуэле.

Революция возможна: Венесуэла

Как отмечал аргентинский марксист Атилио Борон, боливарианская революция в Венесуэле представляет собой «очень важный и сложный политический эксперимент» (laboratorio politico), явно выходящий за рамки того, с чем приходилось иметь дело прежде.[450] Левые политические партии не только не сыграли решающей роли в происходящих переменах, но зачастую и создавали для них препятствия. Они отстраненно критиковали Чавеса за недостаток радикализма, предпочитая оставаться в стороне от реальных событий. Различные группировки вели ожесточенную сектантскую борьбу между собой, а некоторые представители левых даже оказались в лагере буржуазной оппозиции. Точно так же массовые социальные движения, на которые радикальными теоретиками возлагались столь большие надежды, оказались неспособны изменить общество там, где не было организованной политической воли.

Сравнение опыта Бразилии и Венесуэлы показывает, насколько не соответствующими действительности оказались идеологические стереотипы левых. В Бразилии все развивалось. в строгом соответствии с господствующими теоретическими шаблонами: здесь была мощная Партия трудящихся, опирающаяся на рабочий класс и провозглашающая социалистическую программу, причем в ней действовало влиятельное марксистское крыло. Здесь же наблюдался впечатляющий рост социальных движений, находящихся в сложных, как принято было говорить, «диалектических» отношениях с партией. Бразильские левые поддерживали тесный контакт с международным «антиглобалистским движением», с другими революционными партиями Латинской Америки. Тем не менее после прихода к власти Партии трудящихся в 2002 году новая администрация предложила обществу не что иное, как латиноамериканскую версию f «третьего пути» Блэра и Шредера Причем массовые социальные движения, в свою очередь, не только не смогли добиться изменения курса, но и сами оказались в кризисе. Знаменитый левый муниципалитет в Порту-Алегри, прославившийся своими радикальными экспериментами в области демократии участия, потерпел поражение на выборах именно после того, как ПТ укрепила свои позиции в качестве партии власти на национальном уровне. Как отмечает тот же Борон, потерпел крушение тезис о том, что «слабость партии» может быть компенсирована «силой активизма снизу». В конечном итоге, продолжает он, получилось как раз наоборот: «Партийная организация продемонстрировала свою организационную силу на фоне слабости или отсутствия социальных импульсов снизу».[451]

Между тем в Венесуэле все развивалось прямо противоположным образом. Полковник Уго Чавес неизбежно вызывал у левых подозрения – он не был ни выходцем из рабочего движения, ни представителем марксистской интеллигенции. Будучи популистом, он говорил о наследии Симона Боливара вместо того, чтобы цитировать Ленина, Кастро или Троцкого (сближение Чавеса с Кастро происходило уже в процессе революции, а Троцкого он прочитал лишь в 2004 году, в самолете, возвращаясь после официального визита в Москву). Левые всегда относились к популистам с недоверием, видя в них представителей буржуазного реформизма, эксплуатирующих прогрессивную риторику и отвлекающих массы от классовой борьбы с помощью социальных программ. Причем в отличие от практики социал-демократии, популистские социальные реформы проводятся сверху, представая в массовом сознании не результатом борьбы организованных рабочих за свои права, а «даром» народолюбивого правителя.

На первый взгляд (и на первых порах) все это могло относиться и к Чавесу. После победы харизматического полковника на выборах массовому движению в революционной боливарианской Венесуэле отводилась важная, но не самостоятельная роль силы, поддерживающей и защищающей президента. Левые политические партии в процессе революции распались.[452] Массовые социальные движения, напротив, получили развитие, но инициатива исходила не от них.