Политрук. На Ржевском выступе

– Товарищ политрук! – ласково пропел комполка. – Так где ж их набрать, майоров этих? А ты знаешь, что в соседнем полку ротой сержант командует? Да-да! А куда деваться? Но вояка справный, голова на плечах есть. Как и у тебя, кстати! Ты ж, Антон Палыч, у нас завсегда в авангарде! И людей бережешь! А дисциплина в роте такая, что даже немцев с их орднунгом завидки возьмут! Так что… А насчет звания мы еще подумаем. Я провентилировал этот вопрос в штадиве, отнеслись с пониманием. И… Кстати! – Он доверительно понизил голос: – Слухи такие дошли, что с октября всех политруков… того… в замполиты. И в чинах их понизят. Кумекаешь?

– Кумекаю, товарищ командир.

– Ну, тогда… Марш вперед – труба зовет, товарищ комбат!

* * *

Меня, помню, передергивало от «хруста французской булки», но сегодняшнему вечеру вполне подходило определение «упоительный». Сразу в двух смыслах.

И наши, и немцы, похоже, взяли тайм-аут. Даже отдаленной канонады не слыхать. Не трещат пулеметы, не частят винтовки. Тишина. Пугливая, непривычная.

Часов в пять над Сычевкой пролетели «пешки» и «арочки»[5], отбомбились по спешно возводимым укреплениям где-то в районе Дугина, и чистое небо уготовилось к закату. Синева набухла пронзительностью, перепутались длинные тени. Солнце, будто остывая, калилось малиновым свечением.

А я проставлялся. Идея отметить мое повышение пришла в голову Тёмке, и вся рота с энтузиазмом поддержала инициативу снизу. Расположились мы вольготно – заняли весь первый этаж дома на Карла Маркса. Сычевлян почти не осталось в городе – одни сами эвакуировались, других немцы повывели. Так что нам никто не мешал радость спрыснуть, а заодно и горе залить.

С «накрытия поляны» я начал «вливаться в коллектив» 3-го батальона. Почти все бойцы мне и раньше попадались, козыряли при встрече, а теперь вот свел близкое знакомство. И первым оказался Армен Симоньян, командир хозвзвода, человек весьма пройдошливый, но и дьявольски обаятельный. Он никогда не хмурился, а его подвижное лицо легко и просто расплывалось в улыбке. Причем блестело, как минимум, шестьдесят четыре зуба.

Армен, сияя, бурно поздравил меня с хлопотной должностью и тут же предложил свои услуги. Малость ошалев от кавказского натиска, я робко загадал желание. Часа не прошло, а упитанный возница Рахим уже сгружал заказ – два ящика шнапса, сухая колбаска, коньячок для «господ офицеров», ну и так, по мелочи.

– Сматры, тарщ командыр! – упражнялся в русском красноармеец. – Игдэ нада, всэ взял!

– Спасибо.

– Пжалуйса, тарщ командыр!

– Панин! Ходанович!

Объяснять старшинам нужды нет – хватай да неси. Плеснули всем понемножку, скромно копируя былые пиры в княжеской гриднице. Выпил народ, закусил, да и рассеялся. За импровизированным столом остались товарищи, ставшие мне друзьями.

– Там, в штабе батальона, лейтенант Шубин всем рулит, – наставлял меня Лев. – Сибиряк такой, неповоротливый, но соображает мигом. А зам его, тоже летёха… Голубев, ага, тот еще живчик. Ну, и бабник, известное дело!

– Разберемся, – хмыкнул я, подливая коньячку Кристине и себе.

Девушка старательно натягивала улыбку, но мы с Артемом договорились не тормошить ее зря. Время лечит. Главное, чтобы не замкнулась, прокручивая горе в себе, вот и зазвали на вечерок.

– А кого ротным оставишь? – сощурилась красавица, пригубив горячительное. Уши обоих старшин чутко навострились.

– Порошина, – спокойно выложил я.

– Женьку? – оживилась Кристя. – Всегда такой серьезный… А краснеет как!

– Как будто из парной! – хохотнул Ходанович и подхватился: – Товарищ командир, мы тут… ненадолго. Ага.

Я кивнул, отворачиваясь, чтобы скрыть насмешливую улыбку. Можно спорить на что угодно – понесли новость в народ. Проводив «разносчиков» глазами, Тёма откинулся к стене. Развезло товарища Трошкина.

Кристина обвела нас блестящими глазами.

– Одни мы остались, – тихонько сказала она. – Знаете, какой стих сочинил Павлик? Как раз накануне… Помните, у Агаты Кристи? «Десять негритят»?

– Хороший фильм, – кивнул Тёма. – Там еще считалка была…

– Вот-вот! – подхватила девушка. – И Павлик под нее декламировал: «Четыре попаданца ушли на фронт сражаться. Один из них убит был, и их осталось трое…» Я его обозвала дураком тогда…

Опустив глаза, я поболтал кружкой с остатками коньяка. Нагревшись в ладони, «Мартель» ласкал ноздри ароматцем дуба и ванили. Трошкин лениво ссутулился, глядя в окно, за которым багровело небо, и тихонечко напел:

– Дымилась роща под горою, и вместе с ней горел закат…

– А тебе известно, что все те «восемнадцать ребят» служат с тобою рядом? – Полюбовавшись глубиной изумления на Тёмкином лице, я допил коньяк.

– К-как? – пролепетал Артем. – Правда, что ли? Я думал, сочинили просто…

– Да куда там! Лапин, Кигель, Закомолдин, Ярута, Панин, Касабиев… Все они будут там – «у незнакомого поселка, на безымянной высоте». Хотя, может, и не будут – история вильнула чуток…

– Нащупывает иную колею… – пробормотала Кристина.

– Угу…

– Слу-ушайте… – воспламенился Трошкин. – Помнишь, ты с Кристинкой спорил, что нам в сорок третьем фрицев не одолеть? А вдруг?!