Политрук

Присел на колоду, а комсомольцы устроились на бревнах, наготовленных саперами, как в партере. Помолчал я, подумал, и начал:

— Слыхал краем уха, как кто-то из наших ворчал — зачем нам, дескать, этот Ржев дался? Гробят только народ, а толку — ноль. Ну, давайте разбираться… Мы здесь сражаемся с 9-й немецкой армией. Командует ею Вальтер Модель, прозванный «мастером отступления». 9-я армия — силища огромная, и вся она закопалась на Ржевском выступе. На карту гляньте — сразу увидите. Торчит этот выступ, как коготь, а Москва недалеко… Вроде бы, все понятно, да? Как панфиловцы говорили той зимой: «Велика Россия, а отступать некуда. За нами — Москва!» Но не так все просто, товарищи… Москву немцу уже не взять. Тут надо Гитлеру спасибо сказать — за науку. Поделились немцы опытом, и закалилась Красная Армия в боях! Просто есть такие места на фронте, сдавать которые, ну, никак нельзя. Как наши голодали в Ленинграде зимой! Блокада! По горбушке в руки, а в хлебе том муки меньше, чем накрошенной коры… Лучше Ольги Берггольц не скажешь: «Сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам!» Почему же мы не уступили немцам Ленинград? Бились за него, гибли… А потому, что красноармейцы, ополченцы и блокадники сковывали пятнадцать немецких дивизий! Отступи наши — и немцы тут же перебросили бы их к Москве. Тогда бы мы и столицу нашей Родины потеряли! Можно было такое допустить?

— Нет! — прошелестело в толпе.

Смотрю, и седой Лапин подсел к комсомольцам, и старшина… Вдохновившись, я развил тему:

— Товарищи! Исход войны решается не здесь, а на Сталинградском фронте. Гитлер рвется к Волге, и это последний наш рубеж. Если сдадим Сталинград, не видать нам бакинской нефти, а как воевать без горючего? Без танков? Без самолетов? Да и как это можно — сдать город Сталина? Вот немцы и копят войска у Волги, там сейчас завязывается грандиознейшая битва. Верю, знаю — наши возьмут верх! Но тамошняя победа куется и здесь, где Волга — мелкая речушка. Мы с вами, товарищи, удерживаем целую армию! Своими атаками и контратаками. Вот в чем смысл боев за Ржев! Дадим слабину — и Гитлер тотчас же снимет пять или десять дивизий, да и отправит их к Сталинграду! А оно нам надо?

— Нет! — дружно решил комсомол…

…Признаться, я опасался, что о моей «политинформации» доложат Деревянко, а то и дивизионному комиссару. Ведь даже Жукова, нынче командующего Западным фронтом, не посвятили в тайну — комфронта был не в курсе того, зачем нужна Ржевско-Сычевская операция. А я совсекретные сведения бойцам разболтал… Ну, и что? Видал я их в деле, немецких агентов среди них точно нету. А если особисты прижмут, сделаю очень удивленные глаза: «Откуда знаю? Да ниоткуда! Сидел, анализировал… Ну, и сделал выводы. Пусть бойцы знают, за что воюют!»

Но — тишина…

Часа четыре мы поспали, поели в полночь, и — шагом марш.

* * *

Артподготовка началась ровно в семь утра, с разрозненного, жидковатого залпа. Всё, что имела дивизия орудийного, выстрелило — и пальнуло звонко, и бухнуло тяжко.

— Роем, роем, мужики! — бормотал я, вовсю работая саперной лопаткой.

Самые умелые уже выкопали себе открытые щели, и помогали товарищам, натужно костеря городских за «рукожопие». А я все поглядывал на небо — не может быть, чтобы люфтваффе не заявился! Немцы с окраины Тимофеево наверняка уже дозвонились, и…

— Во-оздух!

На юго-востоке, над перелеском, зачернелись точечки, скоро выросшие в крестики. Шли двухмоторные «Юнкерсы-88», а вокруг них вились «Мессершмитты», как овчарки, оберегающие стадо.

— Глубже, Будаш, глубже! — заорал я, бросая на дно своей щели плащ-палатку. Не мазаться же…

— Да я и так… — кряхтел красноармеец, выгребая комки глины.

Смутное гудение авиамоторов накатило, угрожая. Отпуская матерки, я залег, проклиная «острую зенитную недостаточность». Трофейные «ахт-ахт» мы бросили, подорвав — уж больно велик был «разгар» стволов, вернее, свободных труб. Мощные снаряды как будто стесали их изнутри, а запасных — йок. Да и боеприпасы вышли.

Пару зенитных автоматов прихватили только, легких «Эрликонов», да наши ДШК. Вот и вся полковая ПВО…

Я выглянул из щели. Невозмутимый Соколов как раз пристраивался к пулемету — колеса и щит валяются рядом, ДШК задирал ствол, раскорячившись на треноге. Воронин мостился рядом, окопавшись.

— Ложи-ись!

Рев бомбовозов обрушился сверху, и в шуме моторов затерялся посвист бомб. Но вот лесок принял первый взрыв, горячим выдохом разошлась воздушная волна, догоняя осколки. Земля сотряслась подо мною, словно исполинское живое существо вздрогнуло от боли. И снова колкий раскат, и снова, еще и еще. Удушливое облако сместилось, прикрывая солнце, а мне на спину просыпались комья скудной почвы.

Сквозь звон в ушах донеслось, как сквозь вату:

— Ваську зашибло! Твою ж ма-ать…

Я приподнял голову, поправляя каску — и наткнулся на мертвый взгляд пулеметчика.

— С-суки!

Ко мне вдруг пришло понимание, почему бойцы порой не держатся за жизнь — холодная ярость хлещет из тебя с такой силой, что даже инстинкты отступают.