Политрук

Из штаба полка я не вышел, а выпорхнул, чувствуя себя космонавтом в невесомости. Покружил без дела и цели по Советской площади, как вдруг уловил голос Кристины, в котором нежность удивительным образом мешалась с ехидцей:

— Вот так вот, Тёма… Загордился наш комбат, нижних чинов в упор не видит…

Я разулыбался во всю мощь хорошего настроения.

— Да было бы кого замечать! Вредин всяких… — мои руки, орудуя сами по себе, притиснули девушку.

— Чего это — вредин? — затрепыхалась Кристя, рефлекторно надувая губки.

— Ладно, ладно! — капитулировал я. — Хорошеньких, таких, врединок.

— Ой-ё-ёй… — протянула врачиня. — Это кто еще из нас вредный!

— Ну я, конечно.

Трошкин засмеялся, как в детстве, без особой причины. Просто радуясь друзьям, зыбкому покою и на редкость теплой погоде. Хляби небесные иссякли — лило, лило, но дороги развезло весьма умеренно. Дожди лишь сбили последнюю листву, оголив мокрые ветви — леса сквозили перечеркнутым объемом, дыша сыростью и прелью.

— А чего это ты ничего не рассказываешь? — театрально возмутилась Кристина.

— В лицах? — фыркнул я.

— Именно!

— Ну, прихожу, значит, на совещание. Судили-рядили… «Разойтись! — командует подполковник. — А вас, товарищ Лушин, я попрошу остаться».

— Прям, как Штирлица! — хихикнул Тёма.

— Я тоже уловил сходство… «Ну, что, — говорит, — товарищ политрук, не пропало желание перейти в командный состав?» Я вытягиваюсь по стойке «смирно». «Как юный пионер, — чеканю, — всегда готов!» «Молодца! — крякает товарищ Салов. — Начштаба, пиши представление на комбата на очередное воинское звание — капитан! И… Что ему там полагается за два сбитых «мессера»?» А Дробицкий с места: «Орден «Отечественной войны» — и две тыщи рублёв!» — помолчав, потянув паузу, я добавил, наслаждаясь восторгом в девичьих глазах. — Это было ровно десять дней назад.

Неторопливо сунув руку в оттопырившийся карман гимнастерки, выудил красную коробочку с орденом — и новенькие петлицы. На защитном фоне тускло зеленела заветная «шпала».

— И-и-и! Капита-ан! — пища от радости, Кристина стиснула меня и жарко чмокнула в щечку.

Хм… Признаться, даже дружеский поцелуй товарища военфельдшера куда приятней крепкого рукопожатия товарища подполковника…

— Никакого чинопочитания, — строго попенял девушке Трошкин, но удержать серьезное выражение лица не сумел — расплылся. — Так это… обмыть бы надо!

— Ну, а как же, — ответил я, посмеиваясь, — законы чтим…

— Ой, а пойдемте в кремль? — воскликнула Кристина. — Я там еще ни разу не была!

Меня шибче осеннего солнца грела шаловливая радость девушки — и пусть она длится подольше, замывая скорбную память. Понятно, что горе не избыть, но хоть тоскливая, мучительная чернота осядет. Останется лишь светлая печаль, не рвущая душу.

— В кремль! — постановил я.

Там же, позже

Своих я разместил на немецкой рембазе — приземистые мастерские выходили во двор, заставленный битыми танками, грузовиками и бронетранспортерами. Жили скученно, но не скучно. Пока вся дивизия отсыпалась, да отъедалась, мы крепили обороноспособность нашего батальона.

«Опели», как я и предполагал, у нас отобрали, зато самоделки из «Т-II» оставили. А мы за полторы недели собрали еще девять «цуек»! По три на каждую роту, по одной на взвод. Народ это дело живо возлюбил. А чего ж… Подвезут до самых окопов, и корячиться, таская железяки на спине, не надо, для этого прицепы есть. «Чего ж так-то не жить?», — как Лапин выразился.

Правда, хоть братство в батальоне и наличествовало, но вот с равенством наметился перекос — бойцы 5-й и 6-й рот ревниво наблюдали, как 8-я полегоньку-потихоньку выделяется, превращаясь в штурмовую роту. Мало того, что я своим «любимчикам» еще пару «цуек» наобещал, так теперь еще затеял САУ клепать. Эрзацы, конечно, а все ж… Снова цитирую Лапина: "Моща!"

За основу мы с Порошиным, Будашем и прочими «Винтиками-Шпунтиками» взяли не легкие "Т-II", а основательные "Т-III" — уж больно сильна отдача у пушек семьдесят пятого калибра, подвеску сломит.

Башни долой. Устанавливаем «семидесятипятку», опять-таки трофейную, навариваем рубку. Впереди мехвод и радист, позади — командир, он же наводчик, плюс заряжающий. Боекомплект — тридцать снарядов. Двенадцать, а то и четырнадцать выстрелов в минуту, а бронебойный с дистанции в километр дырявит сто тридцать миллиметров стали. Истребитель танков!

…Вытирая руки ветошью, я медленно обошел вторую по счету самоходку. На первой рубка точно посередке стояла, а на этой мы ее назад сдвинули — так лучше. Жаль только, что бронелисты пришлось по старинке склепывать — отличная ацетиленовая горелка системы Мессера-Гризгейма резала их аккуратно и точно, а вот аустенитные электроды — йок. Кончились.

«Ну, и ладно, обойдемся как-нибудь…»

— Товарищ командир! — пробился сквозь корпус глухой голос Кравцова, до войны слесарившего на «Уралмаше». — Готово! Прикрутил! Хрен отвернешь…

— Вылезай! — отозвался я. — Хватит на сегодня. А то товарищ Симоньян уже истосковался, глядючи, как похлебка стынет…

Кряхтя, Леха вылез из верхнего люка и спрыгнул.