Полка. О главных книгах русской литературы

В самом начале повести Чехов в одном абзаце рисует единственное памятное событие в истории села Уклеева, где живут Цыбукины. Как-то на поминках здесь дьячок слопал всю икру — ничем больше село не примечательно. Биограф Чехова Дональд Рейфилд утверждает, что о таком случае Чехову рассказал Бунин. В записной книжке Чехова, где он собирал материалы для будущей повести, сюжет имел абсурдистское продолжение: «И про икру не забыли. Когда спрашивали: какой дьячок? А тот самый, что на похоронах у Хрымова съел всю икру. — Это какое <деревня> село? — А то самое, где живёт дьячок, к<ото>рый съел всю икру. — Кто это? — А тот дьячок, к<ото>рый съел всю икру».

Свадебный поезд. Молодые после венца. Тульская губерния, 1902 год[1535]

Интереснее, однако, не источник анекдота о дьячке, а для чего он понадобился Чехову в кровавой деревенской истории.

Образ застолья возникает в первом же абзаце и далее постоянно возвращается. Поводом для застолья всегда становится важное событие в жизни семьи, к которому, однако, члены этой семьи относятся со странным безразличием. На свадьбе Анисима невеста выглядит так, будто «только что очнулась от обморока, — глядит и не понимает», а жених, занятый своими мыслями, «как-то не помнил, забыл совсем о свадьбе». На похоронах младенца Никифора никто не говорит о трагедии, которая разыгралась в доме, зато гости едят «много и с такою жадностью, как будто давно не ели». Здесь снова появляется духовное лицо: священник с грибом на вилке, бросающий дежурную фразу потерявшей ребёнка Липе. Евгений Замятин в своей статье о Чехове приводит как раз этот эпизод как пример «пошлости», важного элемента чеховской поэтики. Неуместности, бестактности, грубости — всего того, что чеховских героев обычно терзает. И всё это противопоставляется вере настоящей, трогательной и наивной, почти детской. Во время венчания Анисим плачет, вспоминая детство, — и это для него важнее договорной свадьбы («потому, что в деревне такой уж обычай: сын женится, чтобы дома была помощница») и попа, который кричит на какого-то плачущего ребёнка. После гибели Никифора не священник с грибом на вилке, а прохожий старик дает Липе облегчение и смирение — она не зря вдруг спрашивает его, не святой ли он. Это противостояние настоящего и фальшивого, живого и мёртвого, памяти и условностей и создаётся во многом благодаря вводному анекдоту про дьячка и икру.

Почему повесть так называется?

Буквальный смысл названия повести Чехов раскрывает в первой же строке: «Село Уклеево лежало в овраге». То есть название просто указывает на место действия, не более того.

Но есть, помимо буквального значения, и ясно читаемое метафорическое: череда событий — арест, ссоры, гибель ребёнка — становится для семейства Цыбукиных своеобразным падением в пропасть или овраг. Но тут стоит обратить внимание, что в нравственном отношении герои с самого начала находятся не на высоте: своим благополучием они обязаны подпольной торговлей водкой и всяческой подлости, на что сетует кроткая Варвара:

Уж очень народ обижаем. Сердце моё болит, дружок, обижаем как — и боже мой! Лошадь ли меняем, покупаем ли что, работника ли нанимаем — на всём обман. Обман и обман. Постное масло в лавке горькое, тухлое, у людей дёготь лучше. Да нешто, скажи на милость, нельзя хорошим маслом торговать?

Важно и то, что герои живут на сломе эпох, традиций, времени, в век разрушения человеческих связей, разрыва привычного житейского уклада, разрушения семьи как необходимого для выживания института. В чём именно проявляется этот слом на практике — в пагубном влиянии индустриализации, как считали консервативные современники Чехова, или в окончательном распаде патриархальной деревенской жизни, как казалось марксистам, — ясно не до конца. Чехов здесь скорее фиксирует перемены, чем выносит им оценку.

Откуда в селе Уклееве взялись фабрики?

Публикация повести в журнале марксистской направленности во многом предопределила восприятие «В овраге» современниками: они рассматривали повесть как физиологический очерк[1536], описание тех социальных условий, которые существуют в современной деревне. Впрочем, у них были к тому основания: обращение Чехова к «деревенской теме» само по себе провоцировало марксистскую аналитику. Критик Михаил Меньшиков обращал внимание на то, что «село Уклеево — нового типа, где древняя власть земли поколеблена вторжением новой и страшной силы — капитализма».

Рабочий Яковлев на ткацкой фабрике Бардыгина. Егорьевск, Московская губерния. Фотограф Никифор Зенин. Начало XX века[1537]