∀поллон против Олимпа

А Ромашкин и сам готов был с ума сойти, не понимая, о чём это говорит Клепсидра. Он обиделся и непроизвольно засунул руки в карманы джинсов. И наткнулся на мелок.

— Лепёшка, ну и дурак же я!

Он вынул руку из кармана ради того, чтобы громко хлопнуть себя ладонью по лбу. Но Клепсидра с её намёками была достойна мести, поэтому Аполлон добавил извиняющимся тоном:

— Я оставил мелок в трюме, боюсь потерять...

Если есть наука при помощи выражения лица давать понять собеседнику, насколько он туп и бесперспективен, то Клепсидра оказалась достойна нобелевской премии. Оставалось только плечами пожать, что парень и сделал.

— Пойду, меч достану, — ляпнул он и отправился к трупу циклопа.

— О чём вы хоть говорили? — спросил Одиссей у девушки.

— А, забудь.

В глаз было лезть и противно, и боязно — вдруг великан всё же не умер? Впрочем, дыхания не наблюдалось, а мелкие конвульсии прошли.

Засучив рукав толстовки, Аполлон отважно погрузил кисть в вытекшее око Полифема, и влез туда по локоть. Пальцы всё-таки нащупали рукоять меча. Клинок покинул голову великана с неприятным звуком «чавк».

Оба поступка Ромашкина — и ловкое убийство, и извлечение меча из поверженного врага, — вызвали среди поредевшей команды немалое уважение. Сам же Аполлон только теперь начал осознавать: пару минут назад он лишил жизни живое существо, почти человека, хоть и не вполне вменяемого...

Всё это требовало осмысления, притом в одиночестве. Студент ушёл к плите, закрывавшей выход, вроде как, осмотреть, и там отдался накатившим чувствам.

Он всегда полагал, что убийство навсегда меняет психику убийцы, поэтому было боязно. И противно. И пришло понимание: иначе быть всем съеденными. Но гордиться убийством?!

Ромашкин прислонился спиной к камню, медленно съехал наземь и долго сидел без движения.

Мысли парня бродили по кругу, то обгоняя друг друга, то сталкиваясь и противореча, то будто бы взаимно дополняясь, и Аполлон уже хотел разорвать эту бесконечную цепь, с размаху приложившись головой о камень, но тут к нему приблизилась Клепсидра.

— Ты поступил правильно, чужак, — сказала она веско и убедительно, как ни разу ещё не говорила. — Не казнись. Само пройдёт.

Ромашкин усмехнулся:

— Что, по мне всё так здорово видно?

— Почти всё, — улыбнулась Клепсидра. — Но есть и много непонятного. И чего уж там, пугающего...

— Например?

— Ну... — Чувствовалось, девушка тщательно подбирает слова. — Вот ты ни разу ничего не сказал о тех, кто отправил тебя в царство мрачного Аида.

— Разве?! — Ромашкину казалось, что они обсуждали с Клепсидрой происшествие на постоялом дворе и так, и эдак. — Больно надо о них говорить. Если это была богиня любви, то Церберу под хвост такую любовь. А бог войны, нападающий тихо с тыла, вовсе не стоит обсуждения.

— И у тебя нет желания им отомстить?

Аполлон рассмеялся, отмахиваясь:

— Они же бессмертные. Ну, проткну я этого труса. Ему, наверное, больно будет. А мне сразу счастье привалит, что ли?.. Про Афродиту я молчу, она сама себе то ещё наказание.

— Есть вещи пострашнее смерти, — мрачно промолвила Клепсидра.

— Да-да, я помню твои рассказы в трюме. Иксион, огненное колесо, Кронос и Тартар, Прометей, опять же, с печенью и орлом... Ты думаешь, у меня настолько извращённый ум, чтобы упиваться мыслью, мол, где-то сейчас висит на цепях Арес, а его в задницу клюёт жареный петух? Сейчас, и вчера, и завтра... Вот радость!

— Думаешь, Зевс упивается? — Девушка вскинула бровь. — Ничего-то ты не знаешь, Аполлон. Ладно, пойдём к костру, там овца дожаривается. От голода здесь явно не умрёшь.

«Ме-е-е!» — бесконечно повторялось на разные лады, отражалось от стен пещеры и носилось в пространстве, как бы удесятеряя поголовье Полифемова стада.

XXX

Воспитание человека — это, прежде всего,

формирование у него процесса торможения,

воспитания у него жизненных тормозов.

Мудрость неизвестного военрука

С неба капало скудно, мелко, но по-прежнему капало.

В последний дождливый день возле храма Феба собрались, казалось, все жители Дельф и многочисленные гости, которые поспешили на свидание с легендарной пифией. Молва о Елене Дельфийской пронеслась по Греции, словно ураган, потом ещё трижды, и сотни страждущих потянулись к знаменитому прорицалищу.

Ленка явилась народу, как всегда, скромная и прекрасная, волшебная и нездешняя. В окружении жрецов под водительством несколько приболевшего в этот день Эпиметея она проследовала под навес.

Её почитатели принялись кричать восторженные приветствия, толпа подхватила. Верховному жрецу стало скверно, будто ему по печени врезали. Пифия в тот момент как раз обернулась и заметила красноречивую реакцию Эпиметея на здравицы в адрес Елены Дельфийской.

«Мужика совсем скрутило, ты в стопроцентной опасности, подруга», — мысленно сказала себе Ленка и подняла руку.

Жест получился смазанным, так как пальцы угодили в провисший от дождя навес, отчего вода полилась с краёв и, естественно, попала на гиматий верховного жреца. Эпиметей заскрипел зубами, стряхивая брызги с шерстяного наряда, пока влага не впиталась.