Полное собрание рассказов

– Не нужно сердиться. Я не получаю никакого удовольствия, задавая эти вопросы спику. Если бы я сам говорил по-испански – тогда другое дело.

– Вам нет нужды говорить по-испански, – сказал переводчик. – Вы можете на меня положиться.

– Господи! – вырвалось у детектива. – Ладно, пока! Я еще приду и увижусь с вами.

– Пожалуйста. Я всегда здесь.

– Вы, как я понимаю, поправляетесь. Не повезло вам. Вот уж не повезло.

– Теперь-то лучше. Кость срастается.

– Да, но это надолго. Очень надолго.

– Не позволяйте никому стрелять вам в спину.

– Верно, – кивнул детектив. – Верно. Ну, я очень рад, что вы не сердитесь.

– До свиданья! – попрощался мистер Фрейзер.

* * *

Мистер Фрейзер долгое время не видел Каетано, но каждое утро сестра Сесилия приносила вести о нем.

Он совсем не жалуется, говорила она, а ему так плохо. У него перитонит, и все думают, что он не выживет. Бедняга Каетано, говорила она. У него такие красивые руки и такое тонкое лицо, и он никогда не жалуется. Запах сейчас действительно ужасный. Он показывает иногда себе на нос одним пальцем и улыбается, и качает головой, говорила она. Ему неприятен запах. Он смущается, говорила сестра Сесилия. О, он такой симпатичный больной! Он всегда улыбается. Он отказался исповедоваться святому отцу, но обещал помолиться, и ни один мексиканец не пришел навестить его с тех пор, как его привезли. Русский выписывается в конце недели. Вот к русскому у меня никаких чувств нет, говорила сестра Сесилия. Бедняга, он тоже мучился. Пуля, она была грязная, и рана воспалилась, и он так кричал. И потом мне всегда больше нравятся плохиши. Этот Каетано – он плохиш. Он настоящий плохиш, плохиш до мозга костей, но он такой изнеженный, такой хрупкий и никогда ничего не делал руками. Я знаю, он не сборщик свеклы. Руки у него такие мягкие, и ни одной мозоли. Я знаю, что он из плохишей. Я сейчас встану на колени и помолюсь за него. Бедный Каетано, ему очень худо, а он даже не стонет. За что они стреляли в него? Бедный Каетано! Я сейчас встану на колени и помолюсь за него.

Она встала на колени и помолилась за него.

* * *

В этой больнице радио работало хорошо только с наступлением сумерек. Говорили, причина в том, что в земле слишком много руды или что это как-то связано с горами, но, так или иначе, оно работало совсем плохо, пока на улице не начинало темнеть. Зато всю ночь оно работало прекрасно, и когда одна станция прекращала вещание, ты просто двигался западнее и ловил другую. Последняя вела трансляцию из Сиэтла, в штате Вашингтон, и благодаря разнице в часовых поясах, когда там заканчивали вещание в четыре утра, в больнице часы показывали уже пять, а в шесть начиналась утренняя музыкально-развлекательная передача из Миннеаполиса. Тоже благодаря разнице в часовых поясах, и мистер Фрейзер любил думать о музыкантах, приходящих утром в студию, и представлять себе, как они выходят из трамвая на рассвете, неся свои инструменты. Может быть, он ошибался, и они оставляли инструменты там, где играли, но он всегда представлял их себе с инструментами. Он никогда не бывал в Миннеаполисе и думал, что скорее всего никогда туда не попадет, но ясно видел, как выглядит этот город ранним утром.

Из окна больницы виднелись поле с торчащими из-под снега перекати-поле и голый глинистый холм. Как-то утром доктор хотел показать мистеру Фрейзеру двух фазанов, которые ходили по снегу, и когда он двигал кровать к окну, со спинки свалилась лампа для чтения и ударила мистера Фрейзера по голове. Сейчас это звучит совсем не смешно, но тогда это было очень смешно. Все смотрели в окно, и доктор, прекрасный доктор, показывал на фазанов и подвигал кровать к окну, и потом, совсем как в фарсе[81], мистера Фрейзера стукнуло свинцовой подставкой лампы по макушке. Это шло вразрез с лечением, со всем тем, ради чего люди ложатся в больницу, и все нашли случившееся ужасно смешным, прям анекдотом о мистере Фрейзере и докторе. В больнице все много проще, даже анекдоты.