Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 1

«На страшной высоте блуждающий огонь...». Вечерняя звезда. 1918. 6 марта, с датой /Март 1918/. — ВК. Изменения редакции касались падежных окончаний в ст. 7 (в первой публ. — «воды и неба брат») и замены в ст. 6 «летает» (в первой публ.) на «мерцает», с нашей точки зрения, творческой. Пунктуация в ст. 7 и 15, имеющая существенный смыслоразличительный характер, дается по первой публ. как более точная — по С. Бройду, смысл ст. 7 таков: «О, если ты звезда <а не блуждающий (болотный) огонь>...» (112, с. 63). Пунктуация ст. 14 — по Т. Картина «умирающего», разрушающегося в этот революционный год Петербурга воссоздается также в «Египетской марке» (см. в гл. 7 о «враждебных поколеньях»). Петрополь — см. примеч. «Мне холодно. Прозрачная весна...». Земные сны горят. Стих перекликается с тютчевскими «Как океан объемлет шар земной, / Земная жизнь кругом объята снами...», образ «чудовищного корабля» в ст. 9 — с тютчевским «волшебным челном» (94, с. 29). Прозрачная весна. См. примеч. к ст-нию «В Петрополе прозрачном мы умрем...».

«Когда в теплой ночи замирает...». Жизнь. 1918. 30 июня. В С с опечаткой в ст. 1 («темной» вм. «теплой»), исправленной в авторском экз. С (СХ). Два беловых автографа (РГАЛИ), один из них с пометой /Май 1918. Москва/. Геркуланум — город в Италии, засыпанный вулканическим пеплом при извержении Везувия в 79 г. и потому при раскопках явивший свой исторический, нетронутый облик. Дорический ствол. Здесь — колонны дорического ордера; подразумевается Большой театр в Москве.

Гимн («Прославим, братья, сумерки свободы...»). Знамя труда. 1918. 24 мая, с пометой /Москва, май 1918/. В С с цензурными купюрами (ст. 1–2, 9–10), восполненными в авторском экз. (СХ), и с опечаткой в ст. 5. В первой публ. под загл. /Гимн/; в «Известиях Временного рабоче-крестьянского правительства Украины» (Харьков, 1919. 9 марта) и Т — /Сумерки свободы/. Загл. указывает на жанровую (в историческом аспекте) принадлежность ст-ния (см. также «оды» автора). Имея в виду это ст-ние, Ахматова писала: «Революцию Мандельштам встретил вполне сложившимся и уже, хотя и в узком кругу, известным поэтом... одним из первых стал писать стихи на гражданские темы... слово народ не случайно фигурирует в его стихах» (7, с. 194). Ст-ние «прошло через всю литературную Россию» (Перцов В. Новое в современной русской поэзии: (Письмо из Москвы). Рига, 1921. С. 6). Зачин ст-ния вводит одну из главных тем «Камня» — «свободы», разрабатывая картину ее умаления, «сумерек». «Великолепный финал» Д. Святополк-Мирский сравнил со знаменитыми в древности, вошедшими в пословицу словами из «Фарсалии» Лукана: «Дело победителей было угодно богам, но дело побежденных — Катону» (79, с. 79). По сообщению И. Поступальского, поэт в конце 1920-х гг. говорил, что когда ст-ние писалось, у него были «какие-то ассоциации с «Варягом». Вот и решайте, чего в стихах больше — надежды или безнадежности. Но главное — это пафос воли» (Соч., с. 483). Роковое бремя, Которое в слезах народный вождь берет. Образ исчерпывает мотивы двух библейских цитат из краткой речи патриарха Тихона, сказанной им 5 (18) нояб. 1917 г.: «Ваша весть об избрании меня в Патриархи является для меня тем свитком, на котором было написано: “Плач и стон и горе”» (Иез 2:10); «Сколько и мне придется глотать слез и испускать стонов... в настоящую тяжелую годину! Подобно древнему вождю еврейского народа — пророку Моисею, и мне придется говорить ко Господу: «И почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего?.. «(Числ. 11:11)» (Вечер. 1917. 13 (26) нояб.), см. подробнее: 58, с. 133–139. Ср. в переводе ст-ния М. Бартеля «Петербург»: «народ, как вождь старинный, Поднимает власти бремя». В ком сердце есть — тот должен слышать, время, Как твой корабль ко дну идет. Подразумевается государство — «корабль времени». Цитируя эти строки, поэт писал: «Время хочет пожрать государство... Сострадание к государству, отрицающему слово, — общественный путь и подвиг современного поэта» («Слово и культура»). Мужайтесь, мужи. Ср. в статье «О природе слова»: «Общественный пафос русской поэзии до сих пор поднимался только до гражданина, но есть более высокое начало, чем “гражданин”, — понятие “мужа”».