Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 1

10. «В игольчатых чумных бокалах...». ВП. Альм. 2. Ст. 4–8 восходят к изречению Гераклита: «Вечность — дитя, играющее в кости, — царство ребенка» (36, с. 230). Влияние Гераклита сказалось в близком по времени «Разговоре о Данте», где вводятся такие образные представления, как «гераклитова метафора» и «Гераклитов танец» (гл. V).

11. «И я выхожу из пространства...». ВП. Альм. 2. Печ. по ВС, с устранением описки в ст. 4 (было «самосознанье» вм. «самосогласье») по НК и Списку Линецкой. И я выхожу... В запущенный сад величин. Возможно, здесь сказалась оценка современника. В. Рождественский так ответил на вопрос анкеты Е. Архиппова: «Мандельштама люблю крепко и неизменно... Он похож на садовника, призванного расчистить дикий сад» (РГАЛИ. Ф. 1458. Оп. 1. Ед. хр. 46).

«Как из одной высокогорной щели...». СС 2. Т. 1. Печ. по ВС. В Списке Линецкой датировано янв. 1934 г. Выделилось из перевода сонета Петрарки «Когда уснет земля и жар отпышет...». И. Семенко считала ст-ние «вариантом терцетов» (81, с. 80; Свод, с. 133), однако в черновиках подобного варианта нет; включение в «основной корпус» авторизовано общей нумерацией стихов в ВС. По свидетельству Н. М., это ст-ние «Нарбут считал... самым главным. О. М. почти соглашался» (52, с. 241).

Из Петрарки. В «основном корпусе» ст-ний впервые в Своде, согласно ВС. Цикл дается по ВС, с восстановлением нумерации по автографам, под редакционным заглавием. «Эпиграфы» представляют собой тексты первых стихов соответствующих сонетов Петрарки. Работа над вольными переводами велась, вероятно, по изданию, находившемуся в библиотеке поэта: Petrarka F. Il Canzoniere. Milano: Ulrico Hoepli, 1908 (103, с. 238). «Петрарка в «Канцониере»... впервые в европейской лирике осмыслил внутренний мир личности как нераздельное единство «всеобщих» человеческих ценностей и индивидуальных переживаний, как одно целое, имя которому — душевная жизнь... Петрарка всегда воссоздает одну и ту же лирическую ситуацию внутреннего разлада и печали. В первой части «Канцониере» («На жизнь мадонны Лауры») печаль вызвана сознанием собственного несовершенства, двойственности самой природы любви, одновременно чувственной и возвышенно-духовной; во второй части («На смерть мадонны Лауры») — невозможностью примирить смертность плоти с бессмертием духа. В своих 366 сонетах и канцонах поэт с необычайным артистизмом варьирует обстановку, реалии, поэтические «формулы», воплощающие эту единую для «Канцониере» ситуацию. Фантазия Петрарки сосредоточилась именно на изобретении этих бесчисленных вариаций. Он создал богатейший диапазон эмоциональных и «предметных» оттенков в лирике... У Мандельштама нет дуализма, нет того равновесия между «горьким» и «сладким», которое свойственно Петрарке. И потому петрарковскую элегичность он преобразует в трагедийность» (81, с. 106–108). Обращаясь к анализу ранних редакций, И. Семенко писала: «Вольные переводы сонетов Петрарки принадлежат к числу лучших и характернейших произведений Мандельштама... Между тем в семейном архиве поэта есть несколько автографов... позволяющих проследить за переходами от варианта к варианту... Вывод, к которому приводит изучение материала, своеобразен: наиболее ранние из известных нам вариантов — более всего удалены от оригинала (Петрарки). И Мандельштам отказывался от этих проб; однако образы, созданные собственным воображением, он многократно варьировал, пока они не достигали полной завершенности или исчерпанности» (81, с. 59). Во всех сонетах «поражает умение Мандельштама передать подлинное звучание ритмических и смысловых «тактов» оригинала. Он очень редко меняет последовательность строк... Рифмы, согласно оригиналу, только женские, между тем как другие переводчики (А. Майков, Вяч. Иванов, А. Эфрос) перемежали их с мужскими. Более того, Мандельштам часто дает даже близкое итальянским рифмам звучание русских рифм, что особенно важно, так как они занимают те же места в строфе... Все это совсем не безразлично для содержания перевода. Во всем своем объеме содержание лирического произведения включает в себя звуковую инструментовку, имеющую прямое отношение к лирической эмоции. Читатель получает на родном языке «звучащий слепок» иноязычного оригинала» (81, с. 122). В то же время М. лишь в малой степени сохраняет лексику и полностью преобразует смысловой строй Петрарки, повинуясь собственной системе образов. Н. Харджиев свидетельствовал, что лучшим переводом сонета Петрарки М. (в 1934 г.) назвал «Задумчивость» Державина (БП, с. 316). Н. М. высказывала предположение о том, что в переводах отразились воспоминания об Ольге Ваксель (49, с. 204).