Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 2

«Двустворчатый» здесь объединяет тему парной рифмы (звуков... двойчатки) и раковины-жемчужницы (ср. «раскрыть ножом») — жемчуг, так сказать, возвращается в «родную» раковину, а «раковина» — очень важный мотив ранней поэзии М., это первоначальное название сб. «Камень», ср. ст-ние «Раковина» (1911): «Как раковина без жемчужин, я выброшен на берег твой» (см. 46, с. 49–50, 72), где был отмечен гумилевский подтекст — «раковина я, но без жемчужин». «Звучащей раковиной» называлась студия Гумилева, а также сборник стихов участников этой студии, посвященный его памяти (Звучащая раковина. Пб., 1922). Кажется, первым сравнение поэзии Пушкина с жемчугом употребил А. А. Бестужев во «Взгляде на старую и новую словесность в России» (1823): «Еще в младенчестве он изумил мужеством своего слога <...> Мысли Пушкины остры, смелы, огнисты; язык светел и правилен. Не говорю уже о благозвучии стихов — это музыка; не упоминаю о плавности их — по русскому выражению, они катятся по бархату жемчугом!» (65, с. 531); источник Бестужева-Марлинского — свадебное величание, часто с тавтологией: выкатался да скатен жемчуг. Ср. использование этой же метафоры у самого Пушкина: «Поэт, бывало, тешил ханов / Стихов гремучим жемчугом» («В прохладе сладостной фонтанов...»). Однако важно, что М. смешивает метафору «поэзия — жемчуг» с хрестоматийной, почти стертой, метафорой «зубы — жемчуг». См. также Левинтон Г. А. Заметки к переводам Мандельштама из Петрарки // LAUREA LORAE: Сборник памяти Л. Г. Степановой. СПб., 2011. С. 50–63; Он же. Двойчатки Мандельштама (в печати).

Пушкинская строфа или Тассова октава возвращают нам наше собственное оживление и сторицей вознаграждают усилие чтеца. Определение «пушкинская строфа» подразумевает, несомненно, онегинскую строфу, по образцу античных терминов (Алкеева строфа и т. п.). «Тассова октава» — отчасти пушкинская цитата («Напев Торкватовых октав» — «Евгений Онегин», гл. I, строфа 48). Эта тема стоит в некоторой связи с историей октавы в русской поэзии (начиная с Жуковского, в «Домике в Коломне» и т. д.), см.: 138.

Искусство речи именно искажает наше лицо, взрывает его покой, нарушает его маску. Р. Д. Тименчик сопоставляет эту фразу со ст-нием М. «Черты лица искажены...» (1913) и воспоминаниями Ахматовой (в «Листках из дневника») о происхождении этого экспромта: «[Н]аброском с натуры было четверостишие Черты лица искажены... Я была с Мандельштамом на Царскосельском вокзале. Он смотрел, как я говорю по телефону, через стекло кабины. Когда я вышла, он прочел мне эти четыре строки...» (128, с. 546, примеч. 53).

Один только Пушкин стоял на пороге подлинного, зрелого понимания Данта. Из критиков XIX в. роль Пушкина в восприятии Данте упомянул одним из первых Белинский, говоря о «художническ[ой] способност[и] Пушкина свободно переноситься во все сферы жизни, во все века и страны»: «Пушкин, который при конце своего поприща, несколькими терцинами в духе дантовой «Божественной комедии» познакомил русских с Дантом больше, чем могли бы это сделать всевозможные переводчики, как можно познакомиться с Дантом, только читая его в подлиннике» (Белинский В. Г. Сочинения Александра Пушкина // Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 7. С. 289). До времени написания «Разговора» была только одна специальная работа, посвященная затронутой М. теме: 119, с. 11–41. Обобщающий обзор литературы о Пушкине и Данте см.: 87, с. 124–129.

...вся новая европейская поэзия лишь вольноотпущенница Алигьери, и воздвигалась она на закрытом и недочитанном Данте... «Закрытый и недочитанный Дант» заимствован у Пушкина (причем в предложном падеже Дант совпадает с формой Данте, которая употреблена в источнике):

Зорю бьют... из рук моих
Ветхий Данте выпадает,
На устах начатый стих
Недочитанный затих —
Дух далече улетает.

О слове закрытом в этом пассаже (из надписи В. К. Шилейко на Илиаде, подаренной Ахматовой) см.: Левинтон Г. А. Ахматовские чтения 26–28 июня 1998 года // Русская мысль, № 4232, 23–29 июля 1998. С. 14.