Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 2

Пушкин был тем не менее втянут в гармоническую и чувственную сферу Ариоста и Тасса... он боялся быть порабощенным ею, чтобы не навлечь на себя печальной участи Тасса, его болезненной славы и его чудного позора. Автор пасторальной драмы «Аминта» и героической поэмы «Освобожденный Иерусалим», Торквато Тассо во второй половине жизни страдал, как известно, тяжелой душевной болезнью (как и Батюшков).

...мало одной только вокальной, физиологической прелести стиха. Видимо, имеется в виду знаменитый отзыв Пушкина о стихах Батюшкова: «звуки чисто итальянские» (отчасти об этой стороне поэзии Батюшкова см.: 130, с. 306–366).

Батюшков — записная книжка нерожденного Пушкина — погиб оттого, что вкусил от тассовых чар, не имея к ним дантовой прививки. Возможно, намек на название записной книжки Батюшкова — «Чужое — мое сокровище». Для проблемы соотношения «своего» и «чужого» применительно к поэтическому языку («дантовой прививки», как говорит М.) следует иметь в виду, что внутри самой Италии — с точки зрения природных тосканцев, гордящихся своей (тосканской) литературой золотого века, — и уроженец Феррары Ариосто (1474–1533), и Тассо (1544–1595), бывший одно время придворным феррарским поэтом, воспринимались как поэты, отказавшиеся от своих родных «языков» в пользу чужого для них тосканского языка, который, по мнению тосканцев, был «по природе» лучше всех прочих наречий Италии. Именно в XVI в. и выдвигается на передний план проблема обучения у классиков; она осознается в Италии не столько в плане литературной учебы у них, сколько в плане насущной необходимости обучения тосканскому языку, ибо для большинства говорящих и пишущих итальянцев он был исключительно книжным языком: никто из них не пользовался им у себя дома, а учился по книгам — как мертвой латыни или любому другому иноземному языку. Ариосто, по отзыву Макиавелли, владеет высоким стилем и украшенным слогом, но его комедии лишены смака (sali), поскольку свои феррарские словечки ему не нравятся, а флорентийских он не знает. В исследованиях русско-итальянских литературных связей XIX в. этот факт истории итальянского языка никогда не учитывается, но можно ли без понимания итальянской языковой ситуации осознать и оценить нетривиальность пушкинского хода: ведь подражание Данту было не под силу и самим итальянцам, канонизировавшим в качестве образца для подражания Петрарку в поэзии и Боккаччо в прозе, и исключившим из триады Данте, культ которого оставался непрерывным только внутри Тосканы.

...погиб оттого... Имеется в виду безумие Батюшкова, отразившееся косвенно в ст-нии М. «Нет не луна, а светлый циферблат...» (и в некоторых других, в частности, в имплицитных сопоставлениях Батюшкова и Хлебникова — как двух безумцев, см.: 106, с. 741–743). М. здесь трактует болезнь Батюшкова как чисто поэтическую, связанную с искушением чужим языком (ср. «К немецкой речи», 1932). Тот же мотив — «за беззаконные восторги лихая плата стережет» — в стихах М. об итальянском языке, написанных во время работы над «Разговором», — «Не искушай чужих наречий...» (1933). Следует учитывать также тему Тасса («оплакавший Тасса») в стихах о Батюшкове (1932) и ст-ние «Ариост» (в двух редакциях, 1933 и 1935).