Судя по разсказамъ Натальи Савишны и по первой части письма, мн
кажется, что ее ужасала мысль, что она будетъ причиною горести для людей, которыхъ она такъ любила; внутреннiй же голосъ предчувствія не переставалъ говорить ей объ ужасномъ будущемъ. Она старалась подавить этотъ голосъ постоянной д
ятельностью, старалась не в
рить ему, однако в
рила, потому что старалась скрывать. Люди доброд
тельные не ум
ютъ скрывать своихъ чувствъ; ежели они хотятъ лицемерить, то д
лаютъ слишкомъ неестественно. Въ первой половин
письма видно желаніе показать совершенное душевное спокойствіе, когда она говоритъ о Максим
, объ belle Flamande
151и т. д., но зато въ иныхъ м
стахъ, гд
она говоритъ о прим
чаніи Натальи Савишны, проситъ отца об
щаться
*№ 30 (II ред.).
Maman была очень религіозна, но въ двухъ случаяхъ чувство ея не сходилось съ ученіемъ в ры, и эти несогласія всегда были для нея упрекомъ. Она не могла в рить, что со смертью душа перестаетъ любить т хъ, кого любила, и не в рила въ в чныя мученья ада. «В чныя мученья, говорила она, упирая на слово «в чныя» и растягивая его съ ужасомъ и горемъ: этого не можетъ быть». Одно изъ этихъ сомн ній она выразила въ письм своемъ. Предчувствуя смерть, она разр шила его и уб дилась въ томъ, что не умираютъ чувства. Другое сомн ніе, ежели было можно, я думаю, простится ей.
Что вторая часть письма была написана по-Французски, можетъ показаться страннымъ, но надо вспомнить воспитаніе, которое давали д вушкамъ въ начал нын шняго в ка. Притомъ у всякаго, который говоритъ одинаково хорошо на 2-хъ или н сколькихъ языкахъ, есть привычка въ изв стномъ дух и н которыя вещи говорить и даже думать на одномъ язык , a другія на другомъ.
*№ 31 (II ред.).
Maman уже не было, а жизнь наша шла т мъ же чередомъ — ложились мы спать въ т же часы и въ т хъ же комнатахъ; въ т же часы вставали; утренній, вечерній чай, об дъ, ужинъ — все было въ обыкновенное время, все стояло на т хъ же м стахъ, только ея не было. Я думалъ, что посл такого несчастія, все должно перем ниться, и обыкновенная наша жизнь казалась мн оскорбленіемъ ея памяти. Первыя дни я старался перем нить свой образъ жизни; я говорилъ, что не хочу об дать, и потомъ на дался въ буфет не въ урочный часъ. Когда пили чай, я уносилъ чашку въ офиціянтскую комнату, въ которой никогда не пили чаю. Спать въ старыхъ нашихъ комнатахъ, наверху, мн тоже было ужасно грустно, я почти не спалъ и, наконецъ, попросилъ позволенья перейти внизъ.
Я боялся и удалялся всего, что могло мн слишкомъ ясно напомнить ее. Теперь же я люблю и зову эти воспоминанія — они возвышаютъ мою душу.
*№ 32 (II ред.).
Н тъ уже больше такихъ слугъ какъ Наталья Савишна; пропало то с мя, изъ котораго они рождались. Да и перевелись дворяне, которые ихъ формировали. Зато теперь есть щеголи слуги и служанки, которыхъ не узнаешь отъ господъ, которымъ не знаешь, говорить ли «вы» или «ты», которые танцуютъ польку, носятъ золотые часы и браслеты, курятъ папиросы, но сотни такихъ съ часами и браслетами не стоятъ и однаго ногтя Натальи Савишны. Миръ ея праху!
*№ 33 (II ред.).
Я отдаю дань общей вс мъ авторамъ слабости — обращаться къ читателю.
Обращенія эти большей частью д лаются съ ц лью съискать благорасположеніе и снисходительность читателя. Мн хочется тоже сказать н сколько словъ, вамъ, читатель, но съ какою ц лью? Я право не знаю — судите сами.