Полное собрание сочинений. Том 1

Д вушка эта была сос дка наша, о которой maman писала, и которая была изв стна намъ подъ именемъ la belle Flamande. ⁹⁰Лишь только она увидала насъ, она покрасн ла, отняла одну руку отъ висковъ maman только для того, чтобы освид тельствовать ею, не непристоенъ ли ее туалетъ (она была въ распашномъ пенуар ), и не кланяясь отцу, грустно, почти незам тно улыбнувшись, шопотомъ сказала ему: «въ забытьи». Н которые говорятъ, что въ сильномъ гор челов къ не думаетъ ни о чемъ больше, какъ о своемъ гор . Неправда, я былъ въ сильномъ гор въ эту минуту, но я зам чалъ вс мелочи: наприм ръ, я зам тилъ эту полуулыбку de la belle Flamande, ⁹¹которая значила: «хотя и грустное теперь время, но все я вамъ рада». Я зам тилъ, какъ отецъ въ одно и то же время, какъ онъ посмотр лъ на лицо maman, кинулъ взглядъ и на ее прекрасныя, обнаженныя почти до локтя, руки. Я ув ренъ, что отецъ, который былъ убитъ горемъ въ эту минуту, полюбовался этими руками, но подумалъ «какъ можно въ такую минуту думать о такихъ вещахъ». Глаза maman были открыты, но она не видала. О, никогда не забуду я этаго страшнаго взгляда! Въ немъ было видно ужасное страданіе! Насъ увели. Больше я ничего не помню, не знаю и вспоминать не хочу. Страшно! Я потомъ у ⁹²Прасковьи Савишны спрашивалъ о кончин матушки. Вотъ что она мн сказала. «Какъ васъ увели, она еще долго металась, моя голубушка, какъ давило ее точно что то, потомъ спустилась съ подушекъ и будто задремала такъ тихо, спокойно, точно Ангелъ небесный, только дышала тяжело. Мы хот ли съ С[офьей] А[лександровной] хоть подушечку подъ головку подложить. Но П. И. сказалъ, что лучше ее не трогать, чтобы не разбудить. Я вышла посмотр ть, что питье не несутъ, прихожу, а ужъ она опять, моя сердечная, все раскидала на постел и все манитъ Софью Александровну къ себ . Та нагнется къ ней, а ужъ силъ, видно, н тъ сказать что; отворитъ губку и только вздохнетъ, потомъ все охала: «Боже мой, Господи, д тей, [66] д тей.» И какимъ жалобнымъ голосомъ. Видно хот лось ей васъ благословить. Я хот ла за вами б жать. И. М. опять сказалъ: «не надо, это хуже встревожитъ, не ходи», и посл ужъ только все руку подыметъ и опять опуститъ. И что она этимъ хот ла, Богъ ее знаетъ. Я такъ думаю, что васъ заочно благословляла, да видно не привелъ Господь. Потомъ видно опять подступила хуже боль, приподнялась, моя голубушка, по глазамъ видно, что ужасно мучалась б дняжка, и опять упала на подушки. «Матерь Божія, не остави ихъ», и уц пилась зубами за простыню, а слезы въ три ручья такъ и потекли. — «Ну потомъ?» спросилъ я. — «Что потомъ, батюшка», и слезы закапали изъ глазъ доброй старушки. Она махнула сморщенной рукой и не могла больше говорить.

Maman умерла въ ужасныхъ страданіяхъ. За что? Помню я, какъ на второй день взошелъ я въ гостиную. На стол стоялъ гробъ, в гробу лежала maman. Это было вечеромъ, св чи нагор ли, одинъ дьячокъ сид лъ въ дальнемъ углу, и слышно было его однообразное и тихое чтеніе. Лицо было открыто. Я тихо отворилъ дверь, дьячокъ оглянулся, но продолжалъ читать. Мн хот лось посмотр ть еще разъ на нее. Неописанное чувство страху обуяло всего меня, нервы были разстроены, на щекахъ только-что высохли слезы, я подошелъ къ столу и сталъ смотр ть, но я вид лъ только св тъ, парчи, серебряные подсв чники. Я сталъ смотр ть пристальн е, взоры мои устремлялись на то м сто, гд должна была быть ея голова. Розовая подушка, чепчикъ, в нчикъ, и еще что-то б лое цв та воска, которое я принималъ то за лицо, то говорилъ себ , что это не можетъ быть — все сливалось вм ст , и ничего для меня не представляло. Я сталъ на стулъ, чтобы лучше разсмотр ть, но и тутъ сначала я не в рилъ себ , что то желтоватое безцв тное м сто, на которомъ я сначала не могъ разобрать ничего, (мн страшно было в рить) было ея лицо, но малу-по-малу я сталъ узнавать знакомыя милыя черты, сталъ [67] вглядываться въ нихъ, и, несмотря на то, что глазъ не было, что на одной щек , подъ кожей, видно было черноватое пятно, складъ губъ, вытянувшіяся линіи щекъ, опущенныя в ки, лобъ, на которомъ сгладились вс морщины, — все носило такой отпечатокъ величія спокойствія и спокойствія неземнаго, что я не могъ оторвать глазъ отъ него. — <Я смотр лъ, смотр лъ и долго смотр лъ, сколько времени, я не могъ бы сказать, потому что въ это время не было для меня времени, и о чемъ я думалъ, что я чувствовалъ, этаго описать н тъ силъ. Сначала, смотря на это лицо, съ которымъ соединялось столько дорогихъ воспоминаній, я воображалъ и вспоминалъ ее то въ томъ, то въ другомъ положеніи; воображеніе рисовало цв тущія жизнью и радостью картины, а передо мною лежала смерть. Воображеніе измучалось этой работой, которая безпрестанно разрушала д йствительность.>