Полное собрание сочинений. Том 17

Какихъ бы мы ни были лтъ — молодые ли старые, — куда мы ни²⁴² посмотримъ вокругъ себя ли, или назадъ, на прежде насъ жившихъ людей, мы увидимъ одно и одно удивительное и страшное <явленіе> — люди родятся, ростутъ, радуются, печалуются, чего то желаютъ, ищутъ, надются, получаютъ желаемое и желаютъ новаго или лишаются желаемаго и опять ищутъ, желаютъ, трудятся, и вс — и т, и другіе — страдаютъ, умираютъ, зарываются въ землю и изчезаютъ изъ міра и большей частью и изъ памяти живыхъ, — какъ будто ихъ не было и, зная что ихъ неизбжно ожидаютъ страданія, смерть и забвеніе, продолжаютъ длать тоже самое.

Зачмъ? Къ чему? трудиться, достигать желаемаго, когда все кончится болзнью, страданіемъ, смертью и забвеніемъ. Мой удлъ страдать, мучаться и умереть. Если уже это неизбжно, то не лучше ли скоре, чмъ обманываться и ждать этаго? И какая разница между 80²⁴³ годами жизни и однимъ часомъ, когда мн предстоитъ вчность, безконечность времени, — смерти, безжизненности.

Для того, чтобы продолжать жить, зная неизбжность смерти, (а знаетъ эту неизбжность и 10 лтній ребенокъ) есть только два средства; одно — непереставая такъ сильно желать и стремиться къ достиженію радостей этаго міра, чтобы все время заглушать мысль о смерти, другое — найти въ этой временной жизни, короткой или долгой, такой смыслъ, который не уничтожался бы смертью. — И вс люди, которыхъ я зналъ и знаю, я самъ въ разныя времена моей жизни, вс люди прошедшаго, жизнь которыхъ я знаю, жили и живутъ или отдаваясь страстямъ, чтобъ заглушить мысль о смерти, или направляя жизнь такъ, чтобы дать ей смыслъ, неуничтожаемый смертью.

Только какъ исключеніе являются т, всегда и всмъ ужасающіе, люди, которые не въ силахъ стремленіями страстей заглушить мысль о смерти и не въ силахъ найти смыслъ жизни, <сами> убиваютъ себя.

Желанія, заглушающія мысль о смерти, всегда свойственны человку, всегда одн и тже, особенно ярко они видны у дтей, для которыхъ такъ естественно изъ за вчно новыхъ, само собою возникающихъ желаній не видть предстоящей смерти, что этотъ путь жизни понятенъ всякому.

Другой путь, направляющій стремленія человка такъ, чтобы жизнь получала смыслъ, неуничтожаемый смертью — точно также простъ и естествененъ для человка, не разрушившаго т врованія, которыя были внушены ему при его воспитаніи и рост. Путь этотъ есть вра. Нтъ народа изъ тхъ, которыхъ мы знаемъ и можемъ знать, въ которыхъ дти въ особенности матерями не воспитывались въ извстныхъ врованіяхъ.

Врованія же, всякая вра есть объясненіе смысла жизни, — такое, при которомъ смерть не нарушаетъ его, и указаніе на то, какое должно быть направленіе этой жизни, т. е. какъ человкъ долженъ направлять свою свободную волю для приданія своей жизни такого внвременнаго значенія, не исчезающаго со смертью, — указаніе, что добро и что зло. Усвоеніе извстныхъ врованій также естественно, неизбжно даже, какъ увлеченіе желаніями и страстями. Точно также, какъ желанія и страсти, не дожидаясь нашего выбора, втягиваютъ и влекутъ за собою, точно также, не дожидаясь нашего выбора, извстное объясненіе смысла нашей жизни, — такого, который не разрушается смертью, — передается намъ вмст съ нашимъ ростомъ и воспитаніемъ.²⁴⁴ Объясненіе это называютъ врой, именно по тому, что оно передается отъ однаго поколнія къ другому въ дтскомъ, юношескомъ возраст — на вру. Оно не доказывается, не объясняется, потому что ребенку нельзя доказывать и объяснять, а передается, какъ истина — плодъ несомнннаго знанія, имющаго²⁴⁵ сверхъестественное происхожденіе. <И оно не можетъ не быть передаваемо, потому что безъ него нельзя воспитывать ребенка.

(Когда объясненіе это не дается, какъ несомннное знаніе, имющее сверхъестественное происхожденіе, то оно доказывается и объясняется, и тогда оно становится наукой — философіей.) Но такъ какъ ребенку и юнош нельзя передать философскаго ученія, не насилуя его, ибо по нетвердости своего ума и діалектики онъ, не будучи въ силахъ отрицать, приметъ всякое [ученіе], то философія никогда не могла быть передаваема и не передавалась растущимъ поколніямъ, а всегда передавалась вра.>

Везд, всегда, сколько я видлъ и понималъ въ моей 50-лтней жизни, сколько я могъ понять въ изученіи жизни далеко живущихъ отъ меня и прежде жившихъ, я видлъ, что люди не могутъ жить и не живутъ вн этихъ двухъ путей жизни.

Всегда и везд также неизбжны желанія и страсти человка, какъ и передача ему извстныхъ врованій, объясняющихъ для него <вчный> невременный смыслъ жизни.

Одинаково невозможенъ и непонятенъ представляется человкъ, не имющій страстей и желаній, какъ и человкъ, не имющій врованій, объясняющихъ для него смыслъ жизни и уничтожающій смерть.