Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Онъ зналъ и круглый столъ, и тонъ общаго разговора и выраженіе лица Китти, то выраженіе[202] взволнованнаго, но сдержаннаго счастія, которое было на ея лиц. При вход его она невольно покраснла, какъ 13 л[тняя] двочка, и съ улыбкой, которую онъ хорошо зналъ, ожидала, чтобы онъ поздорововался съ матерью и Графиней Нордстонъ, которая сидла ближе. Бывало, она съ той же улыбкой[203] ожидала, чтобъ онъ кончилъ здорововаться, и эта улыбка, внушая согласіе о томъ, что это нужно только для того, чтобы быть вмст, радовала его; теперь было тоже; но въ то время какъ онъ здорововался съ матерью, она сказала что[-то], нагнувъ свою прелестную голову къ Удашеву. Этого слова было довольно, чтобъ ему понять значеніе Удашева, и вмсто размягченнаго состоянія онъ вдругъ почувствовалъ себя озлобленнымъ весельемъ. Въ ту же минуту, хотя была неправда, что она знала, кого выберетъ до сихъ поръ, она узнала, что это былъ Удашевъ, и ей жалко стало Ордынцева. Онъ былъ веселъ, развязенъ, и при представленіи другъ другу Удашевъ и Ордынцевъ поняли, что они враги, но маленькій ростомъ, хотя и крпкій, Удашевъ сталъ утонченъ, учтивъ и презрителенъ, а силачъ Ордынцевъ неприлично и обидчиво озлобленъ. Гостиная раздлилась на два лагеря. На сторон Удашева была мать, сама Кити и Графиня Нордстонъ, на сторон Ордынцева только Китти, но скоро прибавился ему на помощь Алабинъ и старый Князь, и партія стала ровна.

Разговоръ былъ поднятъ матерью о деревенской жизни, и Ордынцевъ сталъ разсказывать, какъ онъ живетъ.

– Какъ можно жить, – говорила Графиня Нордстонъ, – въ деревн одному, не понимаю.[204]

– Стива разсказывалъ, что вы выставили прекрасную корову, – сказала Княгиня.

– Онъ, кажется, и не посмотрлъ на нее, – улыбаясь отвчалъ Ордынцевъ. И стараясь перевести разговоръ съ себя на другихъ: – Вы много танцовали эту зиму, Катерина Александровна?

– Да, какъ обыкновенно. Мама, – сказала она, указывая глазами на Удашева, но мама не замтила, и она сама должна была представить: – Князь Удашевъ А[лексй] В[асильевичъ?], Ордынцевъ.

Удашевъ всталъ и съ свойственнымъ ему открытымъ добродушіемъ, улыбаясь, крпко пожалъ руку Ордынцеву.

– Очень радъ. Я слышалъ про васъ много по гимнастик.

Ордынцевъ холодно, почти презрительно отнесся къ Удашеву.

– Да, можетъ быть, – и обратился къ Графин Нордстонъ.

– Ну что, Графиня, ваши столики?

Ордынцевъ чувствовалъ Удашева врагомъ, и Кити не понравилось это, но больше всхъ Нордстонъ. Она предприняла вышутить Ордынцева, что она такъ хорошо умла.

– Знаю, вы презираете это. Но чтоже длать, не всмъ дано такое спокойствiе. Вы разскажите лучше, какъ вы живете въ деревн.

Онъ сталъ разсказывать.

– Я не понимаю.

– Нтъ, я не понимаю, какъ здить по гостинымъ болтать.

– Ну, это неучтиво.

Удашевъ улыбнулся тоже. Ордынцевъ еще больше окрысился. Удашевъ, чтобъ говорить что нибудь, началъ о новой книг. Ордынцевъ и тутъ перебилъ его, высказывая смло и безапеляціонно свое всмъ противуположное мнніе. Кити, сбирая сборками лобъ, старалась противурчить, но Нордстонъ раздражала его, и онъ расходился. Всмъ было непріятно, и онъ чувствовалъ себя причиной. Къ чаю вошелъ старый Князь, обнялъ его и сталъ поддакивать съ другой точки зрнія и началъ длинную исторію о безобразіи судовъ. Онъ долженъ былъ слушать старика из учтивости и вмст съ тмъ видлъ, что вс рады освободиться отъ него и что у нихъ втроемъ пошелъ веселый small talk.[205] Онъ никогда не ставилъ себя въ такое неловкое положеніе, онъ длалъ видъ, что слушаетъ старика; но слушалъ ихъ и когда говорилъ, то хотлъ втянуть ихъ въ разговоръ, но его какъ будто боялись.[206]

Кити за чаемъ, вызванная Нордстонъ, высказала Удашеву свое мнніе объ Ордынцев, что онъ молодъ и гордъ. Это она сдлала въ первый разъ и этимъ какъ будто дала знать Удашеву, что она его жертвуетъ ему. Она была такъ увлечена Удашевымъ, онъ былъ такъ вполн преданъ ей, такъ постоянно любовались ею его глаза, что губы ея не развивались, а, какъ кудри, сложились въ изогнутую линію, и на чистомъ лбу вскакивали шишки мысли, и глаза голубые свтились яркимъ свтомъ. Удашевъ говорилъ о пустякахъ, о послднемъ бал, о сплетняхъ о Патти, предлагалъ принести ложу и каждую минуту говорилъ себ: «да, это она, она, и я буду счастливъ съ нею». То, что она, очевидно, откинула Ордынцева, сблизило ихъ больше, чмъ все прежнее. Княгиня Нордстонъ сіяла и радовалась, и онъ и она чувствовали это. Когда Ордынцевъ наконецъ вырвался отъ старика и подошелъ къ столу, онъ замтилъ, что разговоръ замолкъ и онъ былъ лишній; какъ ни старалась Кити (шишка прыгала) разговорить, она не могла, и Долли предприняла его, но и сама впала въ ироническіе отзывы о муж.[207]

Ордынцевъ уже сбирался ухать, какъ пріхалъ Стива, легко на своихъ маленькихъ ножкахъ неся свой широкій грудной ящикъ. Онъ весело поздоров[овался] со всми и точно также съ женою, поцловавъ ея руку.

– Куда же ты?

– Нтъ, мн еще нужно, – солгалъ Ордынцевъ и весело вызывающе простился и вышелъ.