Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– Послушай, любезный, вещи сестры, – сказалъ онъ служащему, кивнувъ пальцемъ, и прошелъ съ ней.

Они уже стали отходить, какъ вдругъ толпа хлынула имъ на встрчу, и, какъ это бываетъ, ужасъ неизвстно о чемъ распространился на всхъ лицахъ.

– Что такое, что? Гд бросился? Задавили?

Степанъ Аркадьичъ съ сестрой и Удашевъ одинъ сошлись вмст у конца платформы, гд жандармъ, кондукторъ и артельщикъ тащили что-то. Это[220] былъ старый мужикъ въ сапогахъ.

Какой то чиновникъ разсказывалъ, что онъ самъ бросился, когда стали отводить поздъ.

– Ахъ, какой ужасъ! – проговорилъ Степан Аркадьичъ. – Пойдемъ.

Но Анна Аркадьевна не шла.

– Что? гд?

Она увидала, и блдность, строгость разлилась по ея прелестному лицу. Она обратилась къ брату, но онъ не могъ отвчать. Онъ, какъ ребенокъ, готовъ былъ плакать и закрывалъ лицо руками. Она обратилась къ Удашеву, крпко, нервно взявъ его за локоть.

– Узнайте, кто, отчего?

Удашевъ пробился въ толпу и принесъ ей извстіе, что[221] это мужикъ, вроятно,[222] пьяный, онъ отчищалъ снгъ.

– Чтожъ, умеръ?

– Умеръ. Вдь это мгновенная смерть.

– Мгновенная?

Странно, несмотря на силу впечатлнія отъ этой смерти, а можетъ быть, и вслдствіе ея, совсмъ другое чувство, независимое, чувство симпатіи и близости промелькнуло въ глазахъ у обоихъ.[223]

– Благодарю васъ, – сказала она. – Ахъ, какъ ужасно, – и они опять разошлись.

– Это дурной знакъ, – сказала она, и, несмотря на веселость Степана Аркадьича, возвратившуюся къ нему тотчасъ посл того, какъ онъ потерялъ изъ вида трупъ, она была молчалива и грустна половину дороги. Только подъзжая къ дому, она вдругъ очнулась, отворила окно.

– Ну, оставимъ мертвымъ хоронить мертвыхъ. Ну, Стива, очень рада тебя видть и твоихъ, ну, разскажи же мн, что у васъ съ Долли?

Степанъ Аркадьичъ сталъ разсказывать, стараясь быть великодушнымъ и осуждая себя, но тонъ его говорилъ, что онъ не можетъ винить себя.

– Почему же ты думаешь, что я все могу сдлать? Я не могу, и, правду теб сказать, Долли права.

– Да, но если бы Михаилъ Михайлычъ сдлалъ теб неврность.

– Вопервыхъ, это немыслимо, а вовторыхъ, я бы.... я бы не бросила[224] сына, да; но…

– Но ты, я знаю, устроишь.

– Я, вопервыхъ, ничего не знаю. Я ничего не буду говорить, пока Долли сама не начнетъ.

– Ну, я знаю, ты все сдлаешь,[225] – сказалъ Степанъ Аркадьичъ, входя въ переднюю и переминаясь съ ноги на ногу.

Анна Аркадьевна только улыбнулась улыбкой, выражающей воспоминаніе о дтскихъ временахъ, о той же слабой черт характера и любовь ко всему Степана Аркадьича, со всми его слабостями, и, скинувъ шубку, быстрыми, неслышными шагами вошла въ гостиную.

Когда Анна вошла въ комнату, Долли сидла въ маленькой гостиной, и сухіе съ толстыми костями пальцы ея, какъ у всхъ несчастныхъ [?] женщинъ, сердито, нервно вязали, въ то время какъ Таня, сидя подл нея у круглаго стола, читала по французски.

Услыхавъ шумъ платья больше, чмъ чуть слышные быстрые шаги, она оглянулась, и на измученномъ лиц ея выразилась улыбка однихъ губъ, одной учтивости; но свтъ глазъ, простой, искренній, не улыбающійся, но любящій взглядъ Анны Аркадьевны преодоллъ ея холодность.

– Какъ, ужъ пріхала? – Она встала. – Ну, я все таки рада теб.

– За что жъ ты мн не была бы рада, Долли?

– Нтъ, я рада, пойдемъ въ твою комнату.

– Нтъ, позволь никуда не ходить.

Она сняла шляпу и, зацпивъ за прядь волосъ, мотнувъ головой, отцпляла черные волосы. Двочка, любуясь и улыбаясь, смотрла на нее. «Вотъ такая я буду, когда выросту большая», говорила она себ.

– Боже мой, Таня. Ровесница Сережи.

Ну, она сдержала что общала. Она взяла ее за руки.

– Можно, можно мн присядать?

Таня закраснлась и засмялась.

Мать услала дочь, и посл вопросовъ о ея муж и сын за кофеемъ начался разговоръ.

– Ну, разумется, я ни о чемъ не могу и не хочу говорить, прежде чмъ не узнаю все твое горе. Онъ говорилъ мн.

Лицо Долли приняло сухое, ненавидящее выраженіе. Она посмотрла на Анну Аркадьевну съ ироническимъ выраженіемъ.

– Долли милая, я хотла говорить теб за него, утшать. Но, душенька, я вижу, какъ ты страдаешь, и мн просто жалко, жалко тебя.

И на маленькихъ глазахъ съ огромными рсницами показались слезы. Она прижалась къ невстк. Долли сейчасъ же дала цловать себя, но не плакала. Она сказала:

– По крайней мр, ты понимаешь, что все, все потеряно посл этаго, все пропало.

И какъ только она сказала это, она зарыдала. Анна Аркадьевна взяла ее руку и поцловала.

– Не думай, Долли, чтобы я, потому что онъ мой братъ, могла смотрть легко на это, не понимаю весь ужасъ твоего положенія. Но чтожъ длать, чтожъ длать? Онъ гадокъ, но онъ жалокъ. Это я сказала ему.

Она противурчила себ, но она говорила правду. Несмотря на то, что она ласкова была съ нимъ, онъ былъ невыносимо противенъ ей.

– Да, это ужасно. Что жъ говорить, – заговорила Долли. – Все кончено. И хуже всего то, ты пойми, что я не могу его бросить. Дти – я связана. А между прочимъ съ нимъ жить мн мука. Именно потому мука, что я, что я все таки… Мн совстно признаться, но я люблю свою любовь къ нему, люблю его.

И она разрыдалась.