Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– Долли, голубчикъ. Онъ говорилъ мн, но я отъ тебя хочу слышать. Скажи мн все.

И въ самомъ дл случилось то, чего ожидала Анна Аркадьевна. Она какъ бы успокоилась, похолодла и съ злобой начала говорить:

– Изволь! Ты знаешь, какъ я вышла замужъ. Я съ воспитаніемъ maman нетолько была невинна, но я была глупа. Я ничего не знала. Говорятъ, я знаю, мужья разсказываютъ женамъ свою прежнюю жизнь, но Стива, – она поправила, – Степанъ Аркадьичъ ничего не сказалъ мн. Ты не повришь, но я до сей поры думала, что я одна женщина, которую онъ зналъ. И тутъ эта гадкая женщина Н. стала мн длать намеки на то, что онъ мн невренъ. Я слышала и не понимала, я понимала, что онъ ухаживаетъ за ней. Но тутъ вдругъ это письмо. Я сидла, занималась съ Петей. Она приходитъ и говоритъ: «вотъ вы не врили, прочтите». Онъ пишетъ: «обожаемый другъ, я не могу пріхать нынче». Я разорвала, но помню все письмо. Я понимаю еще увлеченье, но эта подлость – лгать, обманывать, продолжать быть моимъ мужемъ вмст съ нею. Это ужасно.

– Я все понимаю, и оправдывать его нтъ словъ и даже, правду сказать, простить его не могло быть и мысли, если бы это было годъ посл женитьбы, еслибъ у васъ не было дтей; но теперь, видя его положеніе, его раскаянье, я понимаю, что....

– Но есть ли раскаянье? – перебила Долли. – Если бы было, – перебила она съ[226] жадностью.

Это есть, я его знаю, я вижу этотъ стыдъ и не могу, правду сказать, безъ жалости смотрть на него. Мы его об знаемъ. Онъ добръ, главное – честенъ, боится быть дуренъ, стыдится страсти, онъ гордъ и теперь такъ униженъ. Главное, что меня тронуло, – и тутъ Анна Аркадьевна угадала главное, что могло тронуть ее. – Его мучаютъ двњ вещи: то, что ему стыдно дтей – онъ говорилъ мн это, – и то, что онъ, любя тебя – да, да, любя больше всего на свт, сдлалъ теб больно, убилъ тебя. «Нтъ, нтъ, она не проститъ», все говоритъ онъ. Ты знаешь его манеру.

И Анна Аркадьевна представила такъ живо манеру брата, что Долли, казалось, видла передъ собой своего мужа. Долли задумчиво смотрла мимо золовки, слушая ея слова, и въ губахъ выраженіе ее смягчилось.

– Да, я понимаю, что положеніе его ужасно, виноватому хуже, чмъ невинному, если онъ чувствуетъ, что отъ вины его – несчастія; но какже простить, какъ мн опять быть его женою посл нея?[227] Мн жить съ нимъ теперь будетъ величайшая мука именно потому, что я любила его, какъ любила! что я люблю свою прошедшую любовь къ нему…

И рыданья прервали ея слова. Но какъ будто нарочно всякій разъ, какъ она смягчалась, она нарочно начинала говорить о томъ, что раздражало ее.

– Она вдь молода, вдь она красива, – начала она. – Ты понимаешь ли, Анна, что у меня моя молодость, красота взяты кмъ? Имъ, дтьми. Я отслужила ему, и на этой служб ушло все мое, и ему теперь, разумется, свжее, пошлое существо пріятне. Они, врно, говорили между собой обо мн или, еще хуже, умалчивали, потому что не о чемъ говорить.

Опять ненавистью зажглись ея глаза.

– И посл этаго онъ будетъ говорить мн. Чтожъ, я буду врить ему? Никогда. Нтъ, ужъ кончено все, все, что составляло утшенье, награду труда, мукъ. Нтъ, это ужасно. Ужасно то, что вдругъ душа моя перевернулась, и вмсто любви, нжности у меня къ нему одна злоба, да, злоба. Я бы убила его, ее…

Лицо Анны выражало такое страданье, сочувствіе, что Долли смягчилась, увидавъ ее. Она помолчала.

– Но чтоже длать, придумай. Я все передумала и ничего не вижу.

Анна ничего не придумывала и не могла придумать, но сердце ее прямо и готово отзывалось на каждое слово, на каждое выраженіе лица невстки. Она видла, что воспоминанье о ней и въ особенности разговоръ о ней возбуждаютъ все боле и боле Долли и что надо дать ей наговориться.[228] Теперь она наговорилась, и надо было говорить, но что? Анна прямо отдалась голосу сердца,[229] и то, что она говорила, нельзя было лучше придумать.

– Чтоже я могу говорить теб, я, вполн счастливая[230] жена? Я скажу теб одно, что мы вс слабы и поддаемся впечатлнію минуты.

– Ну, нтъ.

– Да я не въ томъ смысл говорю. Когда онъ говорилъ мн, я, признаюсь теб, ршительно не понимала всего ужаса положенія. Я видла только то, что семья разстроена. Мн это жалко было, и мн его жалко было, но, поговоривъ съ тобой, я, какъ женщина, вижу другое: я вижу твои страданія, и мн, не могу теб сказать, какъ жалко тебя. Долли, другъ мой, но если можно простить, – прости. – И сама Анна заплакала. – Постой, – она прервала ее, цлуя ея руку. – Я больше тебя, хоть и моложе, знаю свтъ. Я знаю этихъ людей, какъ Стива, какъ они смотрятъ на это. Ты говоришь, напримръ, что онъ съ ней говорилъ о теб. Этаго не было. Эти люди v'en`erent[231] свой домашній очагъ и жену и, какъ хорошій обдъ, позволяютъ себ удовольствіе женщины, но какъ то у нихъ эти женщины остаются въ презрніи и не мшаютъ семь. Они какую то черту проводятъ непереходимую между семьей и этимъ.

– Да, но онъ цловалъ ее…