Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– Долли, постой, душенька. Я видла Стиву, когда онъ былъ влюбленъ въ тебя, я помню это время, когда онъ прізжалъ ко мн и плакалъ, и какая поэзія и высота была ты для него, и я знаю, что ты въ этомъ смысл росла для него. Вдь мы смялись бывало надъ нимъ. «Долли – удивительная женщина», а это увлеченье не его души.[232]

– Но если это увлеченье повторится?

– Оно не можетъ, какъ я его понимаю.

– Да, но ты простила бы?

– Не знаю. Я не могу судить. Нтъ, могу, – сказала она, подумавъ, и, видимо, уловивъ мыслью положеніе и свсивъ его на внутреннихъ всахъ, прибавила: – Нтъ, могу, могу. Нтъ, я простила бы. Я не была бы тою же, да, но простила бы, и такъ, что какъ будто этаго не было, совсмъ не было.

– Ну, разумется, – чуть улыбаясь, сказала Долли, – иначе бы это не было прощенье. Ну, пойдемъ, я тебя проведу въ твою комнату, – сказала она вставая. И по дорог Долли обняла Анну. – Милая моя, какъ я рада, что ты пріхала, какъ я рада. Мн легче, гораздо легче стало.

–

Весь день этотъ Анна провела дома, т. е. у Алабиныхъ, и съ радостью видла, что Стива обдалъ дома, что жена говорила съ нимъ, что посл обда у нихъ было объясненье, посл котораго Степанъ Аркадьичъ вышелъ красный и мокрый, а Долли, какъ она всегда бывала, вышла холодная и насмшливая. Кити въ этотъ день обдала у сестры, и она тотчасъ же нетолько сблизилась съ Анной, но влюбилась въ нее, какъ способны влюбляться молодыя двушки въ[233] замужнихъ и старшихъ дамъ. Она такъ влюбилась въ нее въ этотъ разъ (она прежде раза два видла ее), что сдлала ей свои признанія, переполнявшiя ея сердце.

Въ то самое время, какъ Долли объяснялась съ Стивой въ его кабинет, куда она нарочно пошла, Кити сидла съ Анной и тремя старшими дтьми въ маленькой гостиной. И оттого ли, что дти видли, какъ Кити полюбила Анну, или и имъ понравилась эта новая тетя, но у дтей сдлалось что то въ род игры, состоящей въ томъ, чтобы какъ можно ближе сидть къ тет и держать ее руку и конецъ оборки и ленты и играть ея кольцами. Всякая шутка, которую говорила тетя Анна, имла успхъ, и дти помирали со смху. Такъ они сидли въ гостиной до тхъ поръ, пока не подали чай и Англичанка не позвала дтей къ чаю.

Разговоръ шелъ о предстоящемъ бал у Генералъ-Губернатора, на который Кити уговаривала Анну хать.

– Ну, какже изъ за платья не хать, – говорила она.

– У меня есть одно, и мы вамъ устроимъ съ М-me Zoe въ одинъ день.

– Да нельзя, мой дружокъ. Я толще васъ.

– Венеціанскія пришьемъ, я все сдлаю, только подемъ.

– Да зачмъ вамъ хочется?

– Мн хочется васъ видть на бал, гордиться вами. Одно можно бы мое бархатное перешить. Кружева отличныя, венеціанскія.

Но когда она позвала ихъ, Кити, оставшись одна съ Анной, невольно съ бала перешла на т признанія, которыя наполняли ее со вчерашняго дня и которыя она чувствовала необходимость передать Анн.

– Мн этотъ балъ очень важенъ.

– О, какъ хорошо ваше время! милый другъ, – сказала Анна. – Помню и знаю этотъ синій туманъ. въ род того, который на горахъ въ Швейцаріи. Этотъ туманъ, который покрываетъ все въ блаженное то время, когда вотъ-вотъ кончится молодость, и изъ этаго огромнаго круга, счастливаго, веселаго, длается все уже и уже, и весело и жутко входить въ эту амфиладу, хотя она и свтлая и прекрасная.

– Да, да. Вы прошли черезъ это. Въ этомъ одно бываетъ тяжело – это знаете что? – Кити засмялась впередъ тому, что она скажетъ, – это то, что надо выбирать одну шляпу, а ихъ 2 и об прекрасны, или даже одна прекрасная, другая тоже хорошая въ своемъ род, а надо только одну.

– Когда я бывала въ двушкахъ, я всегда бывала влюблена въ двухъ сразу, я и виноградъ не люблю сть по одной ягодк, a непремнно дв сразу, – сказала она, такъ и длая.

– Да, но выдти нельзя за двухъ сразу.

– Когда мн было выходить замужъ, у меня было очень опредленно. Мужъ мой былъ такой особенный отъ всхъ.

– И у меня тоже. Ахъ, что я говорю!

– Я знаю, Стива мн кое-что сказалъ, и поздравляю васъ, онъ мн очень нравится, – сказала Анна, чувствуя, что она краснетъ, оттого что улыбки, которыми они обмнялись, совсмъ не должны были быть, совсмъ не нужны были.

– Но кто же другая шляпка, которую тоже хотлось бы взять? Нтъ, безъ шутокъ, я знаю, какъ это грустно бываетъ, и грустно потому, что нужно сдлать больно ему.

– Да, да, это[234] Левинъ; это другъ и товарищъ брата Евгенiя покойника. Это очень, очень милый человкъ, но странный. Онъ давно уже здилъ къ намъ, но онъ никогда ничего не говорилъ, и maman сердится, говоритъ, что ничего и не будетъ. Но мн кажется, что онъ думалъ и думаетъ; но, знаете, онъ одинъ изъ не тронь меня, гордый и отъ того до болзненности скромный.

– Что же онъ длаетъ?

– И это тоже.[235] Онъ ничего не длаетъ. Нигд не кончилъ курсъ, но уменъ, поэтиченъ и музыкаленъ, и пишетъ, и хозяинъ, и вчно то одно, то другое. Но онъ такъ милъ и такая чистота въ немъ, а между прочимъ, вы знаете, какъ это чувствуется. Я чувствовала, что вчера все между нами кончилось, и онъ понялъ это. Я по крайней мр чувствую, что я могу быть за кмъ хотите замужемъ, но не за нимъ.