Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Степанъ Аркадьичъ, виноватый во всемъ, спалъ уже 3-ю ночь не въ спальн жены, а на сафьянномъ диван въ своемъ кабинет, и, несмотря на то что онъ былъ виноватъ и чувствовалъ свою вину, сонъ[300] Стивы (какъ его звали въ свт) былъ также[301] спокоенъ и крпокъ, какъ и обыкновенно; и въ обычный часъ, 8 часовъ утра, онъ[302] поворотился на пружинахъ дивана,[303] съ другой стороны крпко обнялъ подушку, потерся о нее своимъ красивымъ, свже-румяннымъ лицомъ и открылъ свои[304] большіе, блестящіе влажнымъ блескомъ глаза.[305] Онъ слъ на диванъ, улыбнулся,[306] красивой блой рукой граціознымъ жестомъ провелъ по густымъ курчавымъ волосамъ, и во сн даже принявшимъ красивую форму.

«Ахъ, какъ хорошо было, – подумалъ онъ, вспоминая сонъ, – да, какъ это было? Да, Алабинъ давалъ обдъ въ Нью-Иорк на стеклянныхъ столахъ, да, и какіе то маленькіе графинчики и они же женщины», вспоминалъ онъ, и красивые глаза его,[307] становились боле и боле[308] задумчивы.

– Да, хорошо было, очень хорошо. Много тамъ было еще отличнаго, да не вспомнишь… А, —[309] сказалъ онъ и, замтивъ полосу свта, пробивавшуюся сбоку одной изъ[310] суконныхъ сторъ, и, ощущая холодъ въ тл отъ сбившейся простыни съ сафьяннаго дивана,[311] онъ весело скинулъ[312] ноги съ дивана, отъискалъ ими шитыя женой (подарокъ къ прошлому рожденью) обдланныя въ золотистый сафьянъ туфли и по старой, 9-ти лтней привычк, не вставая, потянулся рукой къ тому мсту, гд въ спальн у него всегда вислъ халатъ, но тутъ онъ вдругъ вспомнилъ, какъ и почему онъ спитъ не въ спальн жены, а въ кабинет, улыбка исчезла съ его[313] красиваго лица, онъ[314] сморщилъ гладкій лобъ.

– Ахъ! Ахъ, Ахъ! Ааа…[315] – заговорилъ онъ, вспоминая все, что было.[316] – Какъ нехорошо…

И[317] его воображенію представились опять вс подробности[318] ссоры съ женою,[319] вся безвыходность его положенія.

«Да, она[320] не проститъ, да, она такая женщина», – думалъ онъ про жену.

– Ахъ! Ахъ, Ахъ! – приговаривалъ онъ съ[321] отчаяніемъ, вспоминая самыя тяжелыя для себя впечатлнія изъ всей этой ссоры.

«Ахъ, еслибъ заснуть опять! Какъ тамъ все въ Америк безтолково, но хорошо было».

Но заснуть уже нельзя было; надо было вставать[322] бриться, одваться, длать домашнія распоряженія, т. е. отказывать въ деньгахъ, которыхъ не было, длать попытки примиренія съ женой, изъ которыхъ едва ли что выйдетъ, потомъ хать въ Присутствіе,[323] главное, надо было вспоминать все, что было. Изъ всего, что онъ вспоминалъ, непріятне всего была та первая минута, когда онъ, вернувшись изъ театра веселымъ и довольнымъ, съ огромной грушей для жены въ рук, увидалъ жену съ[324] несчастной запиской въ рук и съ[325] выраженіемъ[326] ненависти во взгляд. И при этомъ воспоминаніи, какъ это часто бываетъ, мучало[327] Степана Аркадьича не самое событіе, но побочное обстоятельство, то, какъ онъ принялъ эту первую минуту гнва жены.

* № 9 (рук. №. 9).

III.

[328]Занимая 2-й годъ мсто начальника въ Москв, онъ пользовался общимъ уваженіемъ сослуживцевъ, подчиненных, начальниковъ и всхъ, кто имлъ до него дло. Главный даръ[329] князя Мишуты, заслужившій ему это общее уваженіе, состоялъ, кром мягкости и веселаго дружелюбія, съ которымъ онъ относился ко всмъ людямъ, преимущественно въ полной безстрастности и совершенной либеральности, состоящей не въ томъ, чтобы строже судить сильныхъ и богатыхъ, чмъ слабыхъ и бдныхъ, но въ томъ, чтобы совершенно ровно и одинаково относиться къ обоимъ.

[330]Князь Мишута, не считавшій себя совершенствомъ, былъ исполненъ снисходительности ко всмъ. И этимъ онъ нравился людямъ, имвшимъ до него дло. Кром того, онъ умлъ ясно, легко и кратко выражать свои мысли письменно и изустно, и этимъ онъ былъ дорогъ для сослуживцевъ.

Войдя въ Присутствіе, Князь Мишута кивнулъ, проходя, головой почтительному швейцару, поздоровался съ Секретаремъ и товарищами[331] и взялся за дло. «Если бы они знали только, – думалъ онъ, когда Секретарь, почтительно наклоняясь, поднесъ ему бумаги, – какимъ мальчикомъ виноватымъ былъ нынче утромъ передъ женой ихъ[332] Начальникъ».

Просидвъ засданіе и отдлавъ первую часть длъ, Степанъ Аркадьичъ, доставая папиросницу, шелъ въ кабинетъ, весело разговаривая съ товарищемъ по служб объ сдланной ихъ другимъ товарищемъ и исправленной ими ошибк, когда швейцаръ, заслоняя своимъ тломъ входъ въ дверь и на носу входившаго затворяя ее, обратился къ Степану Аркадьичу:

– Господинъ спрашиваютъ ваше превосходительство.

Степанъ Аркадьичъ былъ еще Надворный Совтникъ, но занималъ мсто дйствительнаго Статскаго Совтника, и потому его звали Ваше Превосходительство.

– Кто такой?

Швейцаръ подалъ карточку.

Константинъ Николаичъ[333] Ленинъ.[334]

– А! – радостно вскрикнулъ Степанъ Аркадьичъ. – Проси въ кабинетъ.

– Это[335] Костя[336] Ленинъ. Знаете: сынъ Николая Федорыча.

– Разв онъ въ Москв живетъ?