Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

– Откуда вы, Леонидъ Дмитричъ? врно, изъ[72] буффъ?

– Вы знаете, что это неприлично, но чтоже длать, опера мн скучно, а это весело. И я досиживаю до конца. Нынче…

– Пожалуйста, не разсказывайте…

Но хозяйка не могла не улыбнуться, подчиняясь улыбк искренней, веселой открытаго, красиваго съ кра т. г. и б. в. з.[73] лица Леонида Дмитрича.

– Я знаю, что это дурной вкусъ. Что длать…

И Леонидъ Дмитричъ, прямо нося свою широкую грудь въ морскомъ мундир, подошелъ къ хозяину и услся съ нимъ, тотчасъ же вступивъ въ новый разговоръ.

– А ваша жена? – спросила хозяйка.

– Все по старому, что то тамъ въ дтской, въ классной, какія то важные хлопоты.

Немного погодя вошли и Ставровичи,[74] Татьяна Сергевна въ желтомъ съ чернымъ кружевомъ плать, въ внк и обнаженная больше всхъ.

Было вмст что то вызывающее, дерзкое въ ея одежд и быстрой походк и что то простое и смирное въ ея красивомъ румяномъ лиц съ большими черными глазами и такими же губами и такой же улыбкой, какъ у брата.[75]

– Наконецъ и вы, – сказала хозяйка, – гд вы были?

– Мы захали домой, мн надо было написать записку[76] Балашеву. Онъ будетъ у васъ.

«Этаго недоставало», подумала хозяйка.[77]

– Михаилъ Михайловичъ, хотите чаю?

Лицо Михаила Михайловича, блое, бритое, пухлое и сморщенное, морщилось въ улыбку, которая была бы притворна, еслибъ она не была такъ добродушна, и началъ мямлить что то, чего не поняла хозяйка, и на всякій случай подала ему чаю. Онъ акуратно разложилъ салфеточку и, оправивъ свой блый галстукъ и снявъ одну перчатку, сталъ всхлипывая отхлебывать.[78] Чай былъ горячъ, и онъ поднялъ голову и собрался говорить. Говорили объ Офенбах, что все таки есть прекрасные мотивы. Михаилъ Михайловичъ долго собирался сказать свое слово, пропуская время, и наконецъ сказалъ, что Офенбахъ, по его мннію относится къ музык, какъ M-r Jabot относится къ живописи, но онъ сказалъ это такъ не во время, что никто не слыхалъ его. Онъ замолкъ, сморщившись въ добрую улыбку, и опять сталъ пить чай.

Жена его между тмъ, облокотившись обнаженной рукой на бархатъ кресла и согнувшись такъ, что плечо ее вышло изъ платья, говорила съ дипломатомъ громко, свободно, весело о такихъ вещахъ, о которыхъ никому бы не пришло въ голову говорить въ гостиной.[79]

– Здсь говорили, – сказалъ дипломатъ, – что всякая жена иметъ мужа, котораго заслуживаетъ. Думаете вы это?

– Что это значитъ, – сказала она, – мужа, котораго заслуживатъ? Что же можно заслуживать въ двушкахъ? Мы вс одинакія, вс хотимъ выдти замужъ и боимся сказать это, вс влюбляемся въ перваго мущину, который попадется, и вс видимъ, что за него нельзя выйти.

– И разъ ошибившись, думаемъ, что надо выдти не зa того, въ кого влюбились, – подсказалъ дилломатъ.

– Вотъ именно.

Она засмялась громко и весело, перегнувшись къ столу, и, снявъ перчат[ки], взяла чашку.

– Ну а потомъ?

– Потомъ? потомъ, – сказала она задумчиво. Онъ смотрлъ улыбаясь, и нсколько глазъ обратилось на нее. – Потомъ я вамъ разскажу, черезъ 10 лтъ.

– Пожалуйста, не забудьте.

– Нтъ, не забуду, вотъ вамъ слово, – и она съ своей не принятой свободой подала ему руку и[80] тотчасъ же[81] обратилась къ Генералу. – Когда же вы прідете къ намъ обдать? – И,[82] нагнувъ голову, она взяла въ зубы ожерелье чернаго жемчуга и стала водить имъ, глядя изъ подлобья.

Въ 12-мъ часу взошелъ Балашевъ. Его невысокая коренастая фигурка всегда обращала на себя вниманіе, хотлъ или не хотлъ онъ этаго. Онъ, поздоровавшись съ хозяйкой, не скрываясь искалъ глазами и, найдя, поговоривъ что нужно было, подошелъ къ ней. Она передъ этимъ встала, выпустивъ ожерелье изъ губъ, и прошла къ столу въ угл, гд были альбомы. Когда онъ сталъ рядомъ, они были почти однаго роста. Она тонкая и нжная, онъ черный и грубый. По странному семейному преданію вс Балашевы носили серебряную кучерскую cерьгу въ лвомъ ух и вс были плшивы. И Иванъ Балашевъ, несмотря на 25 лтъ, былъ уже плшивъ, но на затылк курчавились черные волосы, и борода, хотя свже выбритая, синла по щекамъ и подбородку. Съ совершенной свободой свтскаго человка онъ подошелъ къ ней, слъ, облокотившись надъ альбом[ами], и сталъ говорить, не спуская глазъ съ ея разгорвшагося лица. Хозяйка была слишкомъ свтская женщина, чтобъ не скрыть неприличности ихъ уединеннаго разговора. Она подходила къ столу, за ней другіе, и вышло незамтно. Можно было начасъ сходить, и вышло бы хорошо. Отъ этаго то многіе, чувствуя себя изящными въ ея гостиной, удивлялись, чувствуя себя снова мужиками вн ея гостиной.

Такъ до тхъ поръ, пока вс стали разъзжаться, просидли вдвоемъ Татьяна и Балашевъ. Михаилъ Михайловичъ ни разу не взглянулъ на нихъ. Онъ говорилъ о миссіи – это занимало его – и, ухавъ раньше другихъ, только cказалъ:

– Я пришлю карету, мой другъ.

Татьяна вздрогнула, хотла что то сказать: – Ми… —, но Михаилъ Михайловичъ ужъ шелъ къ двери. Но зналъ, что сущность несчастія совершилась.

Съ этаго дня Татьяна Сергевна не получала ни однаго приглашенья на балы и вечера большого свта.

II.[83]

Прошло 3 мсяца.[84]