Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Стояло безночное Петербургское лто, вс жили по деревнямъ, на дачахъ и на водахъ за границей. Михаилъ Михайловичъ оставался въ Петербург по дламъ своей службы избраннаго имъ любимаго занятія миссіи на восток. Онъ жилъ въ Петербург и на дач въ Царскомъ, гд жила его жена. Михаилъ Михайловичъ все рже и рже бывалъ послднее время на дач и все больше и больше погружался въ работу, выдумывая ее для себя, несмотря на то, что домашній докторъ находилъ его положеніе здоровья опаснымъ и настоятельно совтовалъ хать въ Пирмонтъ. Докторъ Гофманъ былъ другъ Михаила Михайловича. Онъ любилъ, несмотря на все занятое время, засиживаться у Ставровича.

– Я еще понимаю нашихъ барынь, он любятъ становиться къ намъ, докторамъ, въ положеніе дтей – чтобъ мы приказывали, а имъ бы можно не послушаться, скушать яблочко, но вы знаете о себ столько же, сколько я. Неправильное отдленіе желчи – образованіе камней, отъ того раздраженіе нервной системы, оттого общее ослабленіе и большое разстройство, circulus viciosus,[85] и выходъ одинъ – измнить наши усложненныя привычки въ простыя. Ну, позжайте въ Царское, позжайте на скачки. Держите пари, пройдитесь верстъ 5, посмотрите…

– Ахъ да, скачки, – сказалъ Михаилъ Михайловичъ. – Нтъ, ужъ я въ другой разъ, а нынче дло есть.

– Ахъ, чудакъ.

– Нтъ, право, докторъ, – мямля проговорилъ Михаилъ Михайловичъ, – не хочется. Вотъ дайте срокъ, я къ осни отпрошусь у Государя въ отпускъ и съзжу въ деревню и въ Москву. Вы знаете, что при Покровскомъ монастыр открыта школа миссіонеровъ. Очень, очень замчательная.

Въ передней зазвнлъ звонокъ, и только что входилъ Директоръ, старый пріятель Михаила Михайловича, въ передней раздался другой звонокъ. Директоръ, стально-сдой сухой человкъ, захалъ только затмъ, чтобы представить Англичанина миссіонера, пріхавшаго изъ Индіи, и второй звонокъ былъ миссіонеръ. Михаилъ Михайловичъ принялъ того и другаго и сейчасъ же вступилъ съ Англичаниномъ въ оживленную бесду. Директоръ вышелъ вмст съ докторомъ. Докторъ и Директоръ остановились на крыльц, дожидаясь кучера извощичьей коляски Директора, который торопливо отвязывалъ только что подвязанные торбы.

– Такъ нехорошо? – сказалъ Директоръ.

– Очень, – отвчалъ докторъ. – Если бы спокойствіе душевное, я бы ручался за него.

– Да, спокойствіе, – сказалъ директоръ. – Я тоже здилъ въ Карлсбадъ, и ничего, оттого что я не спокоенъ душою.

– Ну да, иногда еще можно, a гджъ Михаилу Михайловичу взять спокойствіе съ его женушкой.[86]

Докторъ молчалъ, глядя впередъ на извощика, поспшно запахивающего и засовывающаго мшокъ съ овсомъ подъ сиднье.[87]

– Да, да, не по немъ жена, – сказалъ Директоръ.[88]

– Вы, врно, на дачу, – сказалъ Докторъ.

– Да, до свиданья. Захаръ, подавай.

И оба разъхались. Директоръ халъ и съ удовольствіемъ думалъ о томъ, какъ хорошо устроиваетъ судьба, что не все дается одному. Пускай Михаилъ Михайловичъ моложе его, иметъ доклады у Государя и тонъ, что онъ пренебрегаетъ почестями, хотя черезъ дв получилъ Владимира, за то въ семейной жизни онъ упалъ такъ низко.

Докторъ думалъ, какъ ужасно устроила судьба жизнь такого золотаго человка, какъ Михаилъ Михайловичъ. Надо было ему[89] это дьявольское навожденіе – женитьбы и такой женитьбы. Какъ будто для того только, чтобъ втоптать его въ грязь передъ такими людьми, какъ этотъ директоръ.

III.[90]

Иванъ Балашевъ обдалъ въ артели своего полка раньше обыкновеннаго. Онъ сидлъ въ растегнутомъ надъ блымъ жилетомъ сюртук, облокотившись обими руками на столъ, и, ожидая заказаннаго обда, читалъ на тарелк французскій романъ.

– Ко мн чтобъ Кордъ сейчасъ пришелъ сюда, – сказалъ онъ слуг.

Когда ему подали супъ въ серебряной мисочк, онъ вылилъ себ на тарелку. Онъ додалъ супъ, когда въ столовую вошли офицерикъ и статскій.

Балашевъ взглянулъ на нихъ и отвернулся опять, будто не видя.

– Что, подкрпляешься на работу, – сказалъ офицеръ, садясь подл него.

– Ты видишь.

– А вы не боитесь потяжелть, – сказалъ толстый, пухлый штатскій, садясь подл молодаго офицера.

– Что? – сердито сказалъ Балашевъ?

– Не боитесь потяжелть?

– Человкъ, подай мой хересъ, – сказалъ Балашевъ не отвчая штатскому.

Штатскій спросилъ у офицера, будетъ ли онъ пить, и, умильно глядя на него, просилъ его выбрать.

Твердые шаги послышались въ зал, вошелъ молодчина Ротмистръ и ударилъ по плечу Балашева.

– Такъ умно, [1 неразобр.]. Я за тебя держу съ Голицынымъ.

Вошедшій точно также сухо отнесся къ штатскому и офицерику, какъ и Балашевъ. Но Балашевъ весело улыбнулся Ротмистру.

– Что же ты вчера длалъ? – спросилъ онъ.

– Проигралъ пустяки.

– Пойдемъ,[91] я кончилъ, – сказалъ Балашевъ.

И, вставъ, они пошли къ двери. Ротмистръ громко, не стсняясь, сказалъ:

– Эта гадина какъ мн надола. И мальчишка жалокъ мн. Да. Я больше не буду сть. Ни шампанскаго, ничего.

Въ бильярдной никого не было еще, они сли рядомъ. Ротмистръ выгналъ маркера.

Кордъ Англичанинъ пришелъ и на вопросъ Балашева о томъ, какъ лошадь Tiny, получилъ отвтъ, что весела и стъ кормъ, какъ слдуетъ сть честной лошади.