Полное собрание сочинений. Том 27.

Черезъ два дня у меня былъ създъ мировыхъ судей, да и скука, я похалъ въ уздъ. Похалъ спокойный, безъ ^[132]сомнній. Были, какъ всегда, мысли ревнивыя, но я отгонялъ ихъ, не позволяя себ оскорблять ее и, главное, себя. Хитрыми подходами однако (не выдавая себя), я далъ почувствовать, что безъ меня не нужно звать Т[рухачева]. Я ухалъ. Тамъ на своей скучной квартир я получилъ одно письмо, въ которомъ она пишетъ мн, что тетка хотла непремнно слышать Т[рухачева] и привезла его, и они опять играли. Въ письм я замтилъ осторожность при упоминаніи Т[рухачева] и изысканную простоту. Но я легъ въ постель совершенно спокойный. Мн всегда долго не спалось на новомъ мст, но тутъ я заснулъ сейчасъ же. И какъ это бываетъ, знаете, вдругъ толчекъ электрическій, и просыпаешься. Такъ я проснулся и проснулся съ мыслью о жен и о Т[рухачев] и о томъ, что все кончено. Ужасъ, презрніе, злоба стиснули мн сердце, но я сталъ образумливать себя. Ничего нтъ, не было, нтъ никакихъ основаній. И какъ я могу такъ унижать ее и себя, себя главное, предполагая такіе ужасы. Молодой человкъ ничтожный, что то въ род наемнаго скрипача, извстный за дряннаго мальчика, и вдругъ женщина высокаго относительно положенія, мать семейства, моя жена. Что за нелпость! — представлялось мн съ одной нашей свтской стороны нашей привычной, закоренлой лжи, которую я считалъ правдой и которой хотлъ врить. С другой же стороны представилось самое простое, ясное: то самое, во имя чего я женился на своей жен, то самое, что мн въ ней нужно, то самое нужно и другимъ и этому ^[133]музыканту. Онъ человкъ не женатый, не только безъ правилъ, но, очевидно, съ правилами о томъ, чтобы пользоваться тми удовольствіями, которыя представляются. И между ними связь самой утонченной похоти чувства. Его ничто удержать не можетъ, все привлекаетъ, напротивъ. Она? Она тайна, какъ была, такъ и есть. Я не знаю ея. Это говорилъ здравый смыслъ, но я считалъ, что это ложь, которая мн подсказываетъ унизительное чувство ревности. Я старался заглушить этотъ голосъ, но не могъ. Мало того, что здравый смыслъ мн говорилъ, что это должно быть, во мн возникало какое-то несомннное сознаніе того, что это наврное есть. Только теперь я вспомнилъ тотъ вечеръ, когда они играли Крейцерову сонату, и ихъ лица. «Какъ я могъ ухать? — говорилъ я себ, вспоминая ихъ лица, — разв не ясно было, что между ними все совершилось въ этотъ вечеръ, и разв не видно было, что не только между ними не было ужъ никакой преграды, но что они оба, главное она, испытывали нкоторый стыдъ посл того, что случилось съ ними?» Они рдко смотрли другъ на друга. Но за ужиномъ, когда онъ наливалъ ей воды, какъ они взглянули другъ на друга и чуть улыбнулись! Да, все кончено. Но нтъ, это что то нашло на меня. И страшно страдая, я не заснулъ всю ночь. На утро я кое какъ покончилъ дла, которыя бросилъ, и ухалъ.

Онъ еще разъ былъ утромъ безъ меня. Она была добра, кротка и что то какъ будто знала радостное про себя. Разумется, говорить ни про что нельзя было; я и не говорилъ, и она не говорила. Мы оба знали, что насъ мучало, и оба молчали. Собрались узжать въ деревню. Все было уложено. Собирались хать завтра, но оказалось, что неготово пальто дочери. Вдругъ мн стало ясно, что это была хитрость; я не сказалъ, но упрекнулъ въ неакуратности. Стала оправдываться, я упрекнулъ во лжи. Меня упрекнули въ неделикатности. Я вскиплъ и потоки[?] упрековъ полили изъ меня. Она не разсердилась, не отвчала, а улыбнулась презрительно (только ея любовь и неврность мог[ли] дать ей эту силу и эту хитрость) и сказала, что посл моего поступка съ сестрой (это былъ мой гадкій поступокъ съ сестрой. Она знала, что это мучитъ меня, и въ это мсто кольнула меня) ее ничто отъ меня не удивитъ.

— Ты ^[134]... — закричалъ я, схватилъ ее за горло и сталъ душить. Потомъ опомнился и сталъ колотить все, что тамъ было въ комнат. Она убжала отъ меня. Бывали и у насъ сцены, но такихъ никогда. Мы ухали. Узнать я ничего не узналъ, и мы помирились опять подъ вліяніемъ того чувства, которое мы называли любовью, но надрывъ былъ большой. Одинъ разъ я даже признался ей, что ревновалъ ее. Мн стыдно было, но я признался. Боже мой, откуда взялась хитрость у этой женщины? Такъ просто, съ такимъ яснымъ взглядомъ успокаивать меня, жалть меня, говорить о томъ, что это немыслимо — измнить и для кого? И что кром удовольствія музыки къ такому человку разв возможно что нибудь въ порядочной женщин? Да, она говорила все это, а ребенка, вотъ этаго самаго, котораго она родила посл этаго, она родила отъ него.

Онъ замолчалъ и раза два сряду издалъ свои странные звуки, которые теперь уже были совсмъ похожи на сдержанныя рыданія. Онъ помолчалъ, выпилъ залпомъ остывшій стаканъ чаю и продолжалъ.

— Да-съ, такъ я прожилъ 12-ть лтъ. Если бы не случилось того, что случилось, и я такъ же бы прожилъ еще до старости, я такъ бы и думалъ, умирая, что я прожилъ хорошую жизнь, не особенно хорошую, но и не дурную, такую, какъ вс; я бы не понималъ той бездны несчастій и гнойной лжи, въ которой я барахтался.