Полное собрание сочинений. Том 27.

Посл этаго случая съ «нимъ» у насъ какъ будто сдлалась передышка. Она стала мягче, больше уступала и хотя я, по мр ея уступчивости, сталъ еще зле и придирчиве, но всетаки было спокойне между нами. Во мн установилось очень опредленное чувство презрнія къ ней, которое я считалъ самымъ законнымъ. Я ршилъ себ, что она не человкъ, что такое выпало мн несчастье жениться на животномъ в образ человческомъ, и что же длать, надо было нести. (Я не зналъ тогда изрченія Лесинга, который говоритъ, что сужденіе каждаго мужа о своей жен такое: была одна скверная женщина въ мір, и она то и моя жена.) Нести же это было мн довольно легко, потому что особенно съ тхъ поръ, какъ она перестала рожать, она была очень свжая, красивая и чистоплотная и всегда расположенная къ моимъ ласкамъ любовница. Такъ мы и жили. Ршено было съ обихъ сторонъ и опытомъ извдано, что общенія духовнаго между нами нтъ и не можетъ быть. О самыхъ простыхъ вещахъ, которыхъ нельзя не ршить единогласно, мы оставались каждый неизмнно при своемъ мнніи и не пытались даже убдить другъ друга. Съ самыми посторонними лицами, и я ^[135]и она, мы говорили о разнообразныхъ и задушевныхъ предметахъ, но не между собой. Иногда, слушая, какъ она при мн говоритъ съ другими, я говорилъ себ: «какова! И все лжетъ». И я удивлялся, какъ собесдники ея не видли, что она лжетъ. Вдвоемъ мы были почти обречены на молчаніе или на такіе разговоры, которые, я увренъ, животные могутъ вести между собой: который часъ? пора спать, какой нынче обдъ? куда хать? что написано въ газет? горло болитъ у Маши, послать за докторомъ. Стоило на волосокъ выступить изъ этаго до невозможности съузившагося кружка разговоровъ, чтобы вспыхнуло раздраженіе. Присутствіе 3-го лица облегчало насъ. Черезъ 3-ье лицо еще мы кое какъ общались. Она считала себя, вроятно, правой, а ужъ я былъ святъ передъ нею въ своихъ глазахъ. Я увренъ, что она думала: какъ бы хорошо было, коли бы онъ умеръ. А я такъ очень часто, въ минуты озлобленія, со страхомъ сознавалъ, что я всей душой желаю этаго. Я привыкъ къ той мысли, что она красивый зврокъ, больше ничего, и что съ этимъ звркомъ мн надо доживать жизнь и доживать, глядя за этимъ звркомъ въ оба. Такъ я и длалъ.

Онъ помолчалъ.

— А! A вдь она была человкъ, и хорошій человкъ. И она и я — мы не хотли такъ жить. И не этаго хотли, когда женились. Тогда я и не вспоминалъ того, что она была двушкой. Мн казалось, что все то было кокетство, обманъ. A нтъ, это было не обманъ. ^[136]Теперь я гляжу на всхъ двушекъ, теперь и ее вспоминаю. Вы знаете еще — удивительная вещь, которая мн открылась теперь только. Знаете что? Двушка, обыкновенная, рядовая двушка какого хотите круга, не особенно безобразно воспитанная, — это святой человкъ, это лучшій представитель человческаго рода въ нашемъ мір, если она не испорчена особенными исключительными обстоятельствами. Да и обстоятельства эти только двухъ родовъ: свтъ, балы, тщеславіе и несчастный случай, сближеніе съ другимъ мущиной, разбудившимъ въ ней чувственность. Но это случаи рдкіе. А рядовая двушка — это лучшее существо въ мір. Да посмотрите, въ ней нтъ ничего развращающаго душу, ни вина, ни игры, ни разврата, ни товарищества, ни службы ни гражданской ни военной. Вдь двушка, хорошо воспитанная двушка — это полное невденіе всхъ безобразій міра и полная готовность любви ко всему хорошему и высокому. Это т младенцы, подобнымъ которымъ намъ велно быть. ^[137]Я обсудилъ свое прошедшее влюбленье. Въ немъ было безумное превознесенiе себя и ея, именно ея, надо всми, но двушка, какъ двушка, сама по себ, ее нельзя не любить. Только дло въ томъ, что мы, мущины, входя въ общеніе съ ней, вмсто того чтобы понять свою низость, свою гадость, вмсто того чтобы стараться подняться до нея, мы ее хотимъ развить, научить. Ну и научаемъ. Я теперь только вспоминаю ее, какою она была, когда я сталъ сближаться съ нею. Помню ея дневникъ, который я почти насильно отнялъ у нея, ея философствованіе, исканіе истины, а главное, ея готовность отдаться другому и жить не для себя. Еще прежде того дня на лодк, когда я еще не былъ женихомъ, я проводилъ у нихъ вечеръ. Были ея сестры и еще одна двушка. Помню, читали «Мертвый домъ» Достоевского — описаніе наказанія шпицрутенами. Кончили главу въ молчаніи. Одна спросила:

— Какъ же это?

Я растолковалъ.

— Да зачмъ же они бьютъ, солдаты? — сказала другая. — Я бы на ихъ мст отказалась. Вс бы отказались.