Полное собрание сочинений. Том 27.

Я въ это лто жилъ, казалось, какъ всегда, но вдь человкъ никогда не живетъ какъ всегда, а постоянно или растетъ или гніетъ. Я гнилъ. Я былъ предводителемъ, но это надоло мн, тщеславіе предводительское износилось совсмъ. Хозяйство?... Какъ у большинства насъ — запуталось, стало на такую ногу, что выбраться цлымъ нельзя, то есть что все идетъ въ убытокъ: видишь это, но не имешь силъ перевернуть все. И идетъ все по старому, и знаешь, что по скверному, и потому интересоваться имъ нельзя. А все по привычк что то длаешь. Къ дтямъ, къ воспитанію ихъ приступиться — значитъ заниматься не воспитаньемъ, а бранью съ женою. А это ужъ измучало и даже подъ конецъ становилось страшно. Оставались пьянства всякаго рода, именно пьянство охоты: я его ждалъ въ конц Іюня, потомъ пьянство романовъ, которые я читалъ не переставая, потомъ пьянство ды, настоящее — вина и изрдка — картъ, и все это въ неугасимомъ пьянств табаку и сверхъ того — пьянство и жены. Такъ такъ я жилъ. Все это было старое, но все это, повторяясь 12-й годъ, стало скучно, тяжело, душило, давило какъ то, какъ гробъ, ходили смутныя мечты что нибудь сдлать такое, которое оборвало бы все это, вывело бы куда нибудь въ новое. Кром того, два обстоятельства не переставая мучали меня; хотя я не позволялъ себ думать о нихъ, но они мучали: это исполненіе совта мерзавца чтобъ не рожать и эпизодъ съ Трухачевскимъ, о которомъ я старался не думать, какъ о бломъ медвд. Такъ шло.

Дло было въ начал Iюля. Я ждалъ, что подкосятъ хлба, чтобы хать въ даль на болота, и по вечерамъ ходилъ около дома. Прихожу 3-го Іюля съ охоты. Она на террас, моя сестра съ дтьми, пріхавшая вчера, пьетъ чай. Простокваша, ягоды, малина. Вс веселы, разговоръ идетъ хорошій; но, смотрю, она что-то выпытывающе взглядываетъ на меня. Что это я ей интересенъ? Ну, разумется, мелькнула въ голов мысль о Трухачевскомъ, но я отогналъ ее, такъ какъ велно не думать о бломъ медвд. Вдь карауленье другъ друга — это общее радостное занятіе супруговъ. Ну, караулю. И вдругъ обнаруживается.

— А мы съ Полиной (это моя сестра) ршили създить завтра въ городъ. Отлично будетъ, Полина. Возьмемъ пирожки, кофейникъ, подставу. Вдь можно лошадей?

— Зачмъ это? — спрашиваю самымъ равнодушнымъ образомъ.

— Ахъ, какже зачмъ? Вотъ всегда такъ начинается съ мста, чтобы я оправдывалась. Машу доктору нужно же показать. Вдь запустить легко, а потомъ ужъ не поправишь. Потомъ мн необходимо... — То, что имъ всегда необходимо, то есть чего запомнить даже нельзя. — Ну, и потомъ, кажется, ужъ я сижу. Я вдь не вызжала больше 2-хъ мсяцевъ.

Ну, отвчать нечего, главное хочетъ. Ну и пускай. Съ Полиной дутъ, дтей не берутъ, одну Машу. Ну такъ, нашла рзвость длать что-то необыкновенное.

XXIII.

Ну, похали утромъ. Все бы хорошо, но что-то въ ея улыбк, ея взгляд, ея жестахъ, въ ея движеніяхъ — что-то сдержанно радостное и таинственное. Но о бломъ медвд не велно думать, такъ и проводилъ ихъ.

Я цлый день пролежалъ въ кабинет, читалъ романъ. Хотлъ хать дупелей посмотрть, да захалъ нашъ мировой судья. Надо было остаться обдать съ нимъ. Посл обда поздно. За обдомъ начинаетъ мн разсказывать мировой судья (онъ халъ въ городъ), что въ городъ пріхалъ Трухачевскій, хочетъ дать концертъ, и онъ непремнно уговоритъ его дать концертъ въ пользу пріюта.

«Неужели? нтъ. ^[155]Неужели она такая с.... Не можетъ быть.

Нечаянно? Совпаденiе? Не можетъ быть». Все это я себ говорилъ и забылъ всхъ, и забылъ, что я за столомъ. Гувернантка замтила.

— Врно, вы опять страдаете? — спросила она.

— Нтъ, а что?

— Да вы блдны.

— И въ самомъ дл, что съ вами?

— Ничего, говорю, — ничего... — хочу подавить волненье, а сердце бьетъ, бьетъ объ стнки чего-то и вотъ-вотъ разорветъ что-то. И этому, и этому она виною. Я умру отъ разрыва. Да ей что? Да не хочу я, не стоитъ эта мерзавка, чтобы я волновался. Не хочу, успокоюсь. Да, схватило сердцебіеніе, это бываетъ со мною. Пью воду и немного успокаиваюсь и говорю, какъ во сн, о постороннемъ.

Мировой судья ухалъ, я остался одинъ. Взялся было зa романъ. Ничего не понимаю. Сердце бьетъ молоткомъ, бьетъ, бьетъ и вдругъ остановится. И чмъ мн больне, тмъ я зле на нее.

Пошелъ въ болото. Немного развлекся. Пришелъ домой, легъ спать. Не спалъ до утра. Утромъ ршилъ хать въ городъ. Похалъ было, вернулся съ половины дороги. И это срамъ. Вс видятъ, что я какъ шальной. И въ этомъ кто виноватъ? Она же. И это кто же? Моя, моя жена! моя жена, когда я ей врный мужъ, при всхъ условіяхъ былъ и буду врный, и это она, мать четырехъ дтей, почтенная женщина! Какъ она взглянетъ на меня? «Да погоди, сдлала ли еще она что? Виновата ли?» говорилъ я себ; но не врилъ тому, чтобы можно было иначе отвчать на этотъ вопросъ, какъ: да, разумется!