„При немъ невольно теплешь душею, и его присутствіе даетъ самой прозаической голов способность понимать поэзію. Каждая мысль его — ландшафтъ съ безконечною перспективою. Вотъ что я запомнилъ изъ его разговора: „Изо всхъ насъ твоя мать перемнилась меньше всхъ. Она та же, по крайней мр такъ кажется изъ ея писемъ. Все, кажется, она пишетъ одно письмо. — Ты будешь со временемъ писателемъ, когда поучишься хорошенько. Теперь объ этомъ еще и думать рано. У тебя въ слог, сколько я читалъ твои сочиненія, есть свой характеръ; — виденъ человкъ мыслящій, но еще молодой, который кладетъ свои мысли на Прокрустову постель. Но со временемъ это качество можетъ быть полезно, ибо это доказываетъ привычку думать. Теперь теб надо наблюдать просто, безкорыстно. Теоріи только вредны, когда мало фактовъ. Замчай самъ все, и не старайся подвести подъ систему твои наблюденія; бойся вытянуть карлу и обрубить ноги великану. Впрочемъ, слогъ твой мн нравится. Знаешь ли, у кого ты выучился писать? у твоей матери. Я не знаю никого, кто бы писалъ лучше ея. Ея письма совсмъ она. Она, М. А. и А. А. — вотъ три. А. А. писала прекрасно, іl у avait du g'enie dans son style”. Тутъ пріхалъ Г. П. Опухтинъ, и я ушелъ въ ту комнату, которую Жуковскій отвелъ для меня. Мн бы хотлось описать вамъ эту комнату, потому что она произвела на меня сильное впечатлніе своими картинами. Горница почти квадратная. Съ одной стороны два окна и зеркало, передъ которымъ бюстъ покойной Прусской королевы, прекрасное лицо и хорошо сдлано. Она представлена сонною. На другой стн картины Фридрихса. По середин большая: ночь, луна и подъ нею сова. По полету видно, что она видитъ; въ расположеніи всей картины видна душа поэта. Съ обихъ сторонъ совы виситъ по дв маленькихъ четвероугольныхъ картинки. Одна подарокъ Александра Тургенева, который самъ заказалъ ее Фридрихсу. Даль, небо, луна, — впереди ршетка, на которую облокотились трое: два Тургенева и Жуковскій. Такъ объяснилъ мн самъ Жуковскій. Одного изъ этихъ мы вмст похоронили, сказалъ онъ. Вторая картинка: ночь, море и на берегу обломки трехъ якорей. Третья картина: вечеръ, солнце только что зашло и западъ еще золотой; остальное небо, нжно-лазуревое, сливается съ горою такого же цвта. Впереди густая высокая трава, по средин которой лежитъ могильный камень. Женщина въ черномъ плать, въ покрывал, подходитъ къ нему и, кажется, боится, чтобы кто-нибудь не видалъ ее. Эта картина понравилась мн больше другихъ. Четвертая, къ ней, это могила Жидовская. Огромный камень лежитъ на трехъ другихъ меньшихъ. Никого нигд нтъ. Все пусто и кажется холодно. Зеленая трава наклоняется кой гд отъ втра. Небо сро и испещрено облаками; солнце уже сло и кой гд на облакахъ еще не погасли послдніе отблески его лучей. Этимъ наполнена вторая стна противъ двери. На третьей стн четыре картины, также Фридрихсовой работы. На одной, кажется, осень, внизу зеленая трава, на верху голыя втви деревьевъ, надгробный памятникъ, крестъ, бесдка и утесъ. Все темно и дико. Вообще природа Фридрихсова какая-то мрачная и всегда одна. Это островъ Рюгенъ, на которомъ онъ жилъ долго. Другая картина — полуразвалившаяся каменная стна; на верху, сквозь узкое отверстіе, выходитъ луна. Внизу, сквозь вороты, чуть виденъ ландштафтъ: деревья, небо, гора и зелень. Третья картина: огромная чугунная ршетка и двери, растворенныя на кладбище, которое обросло густою, непроходимою травою. Четвертая картина: развалины, образующія сводъ по середин колонны, подл которой стоитъ, облокотившись, женщина. Она обернулась задомъ, но видно, по ея положенію, что она уже давно тутъ, давно задумалась, засмотрлась ли на что-нибудь, или ждетъ, или такъ задумалась — все это мшается въ голов и даетъ этой картин необыкновенную прелесть. Между дверью и окномъ Мадонна съ Рафаэлевой, — чей-то подарокъ. Дв стны комнаты занимаетъ угловой диванъ, подл котораго большой круглый столь — подарокъ Прусскаго принца. Онъ самъ разрисовалъ его. Когда Опухтинъ ухалъ, я опять пришелъ къ Ж. Ему принесли Сверную Пчелу и разговоръ сдлался литературный. Про Булгарина онъ говоритъ, что у него есть что-то похожее на слогъ и однако нтъ слога; есть что-то похожее и на талантъ, хотя нтъ таланта; есть что-то похожее на свднія, но свдній нтъ; однимъ словомъ, это-какой то восковой человкъ, на котораго разныя обстоятельства жизни положили нсколько разныхъ печатей, разныхъ гербовъ, и онъ носится съ ними, не имя ничего своего.
„Выжигинъ ему крпко не нравится, также и Самозванецъ; онъ говорилъ это самому Булгарину, который за то на него сердится. Юрій Милославскій ему понравился очень. Я показывалъ ему дтскій журналъ и сочиненія. Онъ прочелъ все, съ большимъ удовольствіемъ, смялся и особенно радовался повстью, которую хвалилъ на каждомъ