Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Когда же дошелъ онъ до края скалы, то провожавшій монахъ былъ уже внизу и сидлъ въ лодк, приготовляя весла. Старецъ остановился на самомъ утес, и видно было, что онъ съ какимъ-то особеннымъ чувствомъ поднялъ къ небу глаза, блестящіе слезами, и потомъ указалъ рукою на ту сторону, гд далеко на небосклон, на подобіе неясныхъ облаковъ, едва виднлись горы Греціи. Незнакомецъ сталъ на колни и поднялъ руки къ небу, какъ бы произнося какую-то клятву. Потомъ, получивъ благословеніе отъ старца, онъ скорыми шагами сошелъ къ морю, слъ въ лодку и, еще разъ поклонившись отшельнику, отплылъ отъ берега.

Согбенный старецъ долго стоялъ на скал, облокотившись на свой посохъ и не сводя взоровъ отъ удаляющейся лодки. Но когда она совсмъ скрылась изъ виду, онъ посмотрлъ на небо, отеръ глаза и тихими шагами пошелъ въ подземелье, гд снова затворился отъ людей.

Тогда на остров начались разспросы и догадки; но врнаго жители могли узнать только то, что незнакомецъ былъ Грекъ, который еще въ дтств зналъ старца, жившаго прежде на Аонской гор. —

Прошло нсколько лтъ; уже на остров давно перестали говорить объ этомъ происшествіи; но на воображеніе молодаго Александра оно положило неизгладимое впечатлніе.

Все, что слыхалъ онъ прежде отъ своего отца о земл за моремъ, все, что читалъ онъ въ его книгахъ о жизни людей и народовъ, все разомъ проснулось въ его ум, все заиграло новою жизнью и скиплось въ одну пеструю, блестящую, волшебную картину, при одномъ взгляд на странную заморскую одежду, на стройную походку чужеземца, на его Европейскія движенія.

„Кто былъ этотъ Грекъ?” — думалъ онъ. — „За чмъ прізжалъ онъ сюда? Кто открылъ ему нашу тайну? Какъ пустилъ его къ себ старецъ-отшельникъ? Что значитъ ихъ таинственный разговоръ? О какомъ великомъ дл они говорили?... О, много плнительнаго, тайнаго и заманчиваго должно скрываться въ разнообразной жизни людей, отдленныхъ отъ насъ этимъ грустнымъ моремъ! Что наша бдная жизнь въ сравненіи съ ихъ блестящею жизнію? Вялый, болзненный сонъ. Нтъ, хуже сна! Мои сны живе моей жизни. Они уносятъ меня въ т далекія мста, о которыхъ читалъ я въ книгахъ моего отца; тамъ одна минута богате для сердца, чмъ годы здсь. И не уже ли не должно жить вмст со всмъ созданнымъ человчествомъ, длить его труды и радости, помогать ему, погибать съ нимъ въ бдахъ, утопать въ наслажденіяхъ? Боже мой! Удастся ли мн когда-нибудь исполнить желанія моего сердца?”

Это стремленіе въ другой міръ за моремъ безпрестанно увеличивалось въ душ молодаго человка, усиливалось чтеніемъ, разговорами съ отцомъ, уединенными мечтаніями, препятствіями и всми даже равнодушными обстоятельствами жизни, которыя обыкновенно поджигаютъ воображеніе больное, зараженное невозможностью. Шли годы; но это чувство выростало въ немъ еще сильне и, наконецъ, сдлалось его господствующимъ состояніемъ духа.

Такъ достигъ онъ своего двадцатилтняго возраста. —

А между тмъ просвщенный міръ, которому завидовалъ Александръ, лежалъ еще скованный подъ желзною пятою своего властелина. Необъятно было его могущество и (удивительно!) все оно было явнымъ созданіемъ его головы.

Но въ голов его, еще отъ рожденія, одна мысль задавила вс другія: мысль блестящая и тяжелая, какъ царскій внецъ; удивительная, какъ Египетская пирамида; но сухая и безплодная, какъ голый утесъ посреди океана, и холодная, какъ глубокій снгъ свера, и страшно-разрушительная, какъ бы пожаръ огромной столицы, и безцвтная, какъ музыка барабановъ. И справедливое Провидніе послало ему судьбу его, по мысли его.

„За чмъ, — думалъ Александръ, смотря на далекія горы Греціи: — за чмъ радовался отецъ мой, когда я изучалъ чужеземные языки? За чмъ давалъ онъ мн свои ядовитыя книги? Он отравили мн душу соблазнительнымъ представленіемъ невозможной для меня жизни; он нашептали мн мысли плнительныя и неотвязныя; он, какъ волшебный коверъ, уносятъ меня въ страны далекія, кипящія новостью и опасностями, заманчивыя счастьемъ разнообразія, бурею душевныхъ волненій и блескомъ художественныхъ хитростей. Все прекрасно, все мн нравится, все плняетъ меня въ этихъ недоступныхъ земляхъ; даже пороки ихъ наполняютъ меня любопытствомъ: ихъ неразумныя слабости вмст съ гигантскими созданьями ума; ихъ необузданныя страсти посреди усильнаго стремленія къ устройству; ихъ легкомысліе, ихъ яркія искусства, ихъ внутреннія противорчія, пестрое просвщеніе, ломкія связи, быстрые перевороты, ежеминутная дятельность для близкаго настоящаго и вмст странная безпечность о будущемъ, — все это мн ново, все мудрено и заманчиво”.

„Я чувствую, я понимаю, что наша жизнь на остров и лучше, и чище, и разумне ихъ, и должна бы, кажется, быть счастливе; но самъ не знаю отъ чего: только въ ихъ жизни я вижу счастіе, а здсь все безцвтно и пусто”.

„Не нахожу я отрады въ кругу семьи моей, ни въ дружескихъ собраніяхъ нашего общества, ни въ опредленныхъ занятіяхъ дня, ни даже въ свободныхъ сновидніяхъ ночи. Всюду преслдуетъ меня безпокойство невозможнаго желанія, везд одн, неотвязныя мысли, везд тоска и скука, и мечта все объ одномъ!”