Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Она продолжала спрашивать; Александръ принужденъ былъ разсказать свою исторію, разумется, не упоминая ни объ остров, ни объ чемъ, что могло дать о немъ подозрніе. Но съ чувствомъ и съ жаромъ разсказалъ онъ: какъ въ его семь воспитывалась двушка красоты невыразимой, какъ онъ оставилъ семью, сндаемый страстью любопытства, какъ, разъ ухавъ, онъ понялъ въ себ то чувство, котораго не замчалъ прежде, какъ съ тхъ поръ страдаетъ онъ мыслью объ отц, объ матери и еще больше о бдной Елен, и какъ, наконецъ, съ самаго дня отъзда, онъ всякую ночь видитъ ее во сн, — „и такъ живо, такъ ясно”, — говорилъ онъ, — „какъ будто въ самомъ дл душа моя переносится къ ней. Мысль, что это не сонъ, а видніе, служитъ мн истиннымъ утшеніемъ. И сказать ли вамъ, графиня? Я думаю даже, что эти постоянные сны рождаются во мн не изъ души моей, но даются мн извн, наводятся на меня силою талисмана, который я ношу на груди. Да, графиня! я пробовалъ снимать его, и сны мои объ Елен оставляли меня вмст съ нимъ. Надну опять, и опять т же ясные сны....” —

Тутъ показалъ онъ графин рубинъ, который Елена дала ему на прощанье. А между тмъ, графиня уже выручила руку свою изъ его руки, уже лицо ея приняло прежнее выраженіе достоинства, голова поднялась съ видомъ холодной гордости, въ глазахъ ея осталось что-то живое, неуспокоенное; но съ улыбкою снисхожденія она взяла рубинъ, посмотрла его разсянно и, отдавая назадъ, сказала Александру: — „Да, можетъ быть въ самомъ дл, онъ иметъ силу талисмана. Впрочемъ, во всякомъ случа ваша привязанность къ роднымъ очень похвальна... Это длаетъ вамъ много чести... Однако, роса; становится холодно; пойдемте къ тетушк.”

„Красивая куколка! — думала она, входя въ гостиную — и душа безъ вкуса, безъ смысла, не смотря на свой начитанный умъ, на свою безтолковую живость. И я могла хоть на минуту считать его чмъ-то! Вотъ до какого безумія доводитъ женщину сила несчастія, тоска пустоты душевной! Посл того обвиняйте ее, когда она встртитъ человка въ самомъ дл достойнаго! Дайте ей камень зарека, убейте ее безъ ея власти, вы, женщины добродтельныя! Въ самомъ дл: завидное дло — ваша добродтель!”

Вслдствіе этого разговора, отношенія графини къ Александру, повидимому, остались т же, но въ сущности измнились во всемъ. Она по прежнему продолжала показывать ему свое участіе дружбы, но уже его участія не искала. Та же короткость осталась между ними, но въ этой короткости явилось такъ ясно выраженіе неравенства, такъ холодно обозначилось ея превосходство и добродушное снисхожденіе къ нему, что при конц путешествія, товарищи ихъ плаванія уже отказались отъ своихъ насмшливыхъ предположеній и тмъ охотне сознали свою ошибку, что прекрасная графиня совершенно очаровала ихъ своею свтскою любезностью, умною внимательностію ко всмъ.

Въ Тріест Александръ простился съ графинею. Дамы отправились въ Вну, онъ въ Италію.

Вну тогда ожидало зрлище, какого еще не представлялъ ни одинъ городъ на свт отъ самаго сотворенія міра. Готовился конгрессъ. Ршалась судьба всего просвщеннаго міра, въ блестящемъ, торжественномъ собраніи всхъ властителей міра.

Давно прежде, въ древнемъ Рим также ршалась судьба вселенной. Но чего не было ни въ Рим, ни гд когда-либо, это было чувство, съ которымъ міръ ожидалъ ршенія судьбы своей.

Теперь, новыя событія заслонили въ нашей памяти это недавно прошедшее время. Но кто захочетъ воскресить его въ ум своемъ, конечно, сознается, что не было надеждъ столь заоблачныхъ, не было такихъ невозможныхъ мечтаній о благ людей и человчества, которыя бы не казались возможными для народовъ, видвшихъ паденіе угнетавшаго ихъ Наполеона.

Вчный миръ, совершенное согласіе, повсемстная справедливость, безмятежное благополучіе, — все это принадлежало къ числу самыхъ умренныхъ, самыхъ благоразумныхъ ожиданій.

Исполинъ палъ. Ошибка сдлана. Въ великодушномъ самоубійств сгорла древняя столица; его дружина погибла въ снгахъ Свера; его царскій внецъ на глав другаго; его барабаны замолкли; его могущество въ разсказ школьныхъ учителей!

Но не вся судьба еще совершилась: еще впереди таится голый, горячій островъ на океан; но уже онъ близко. Тамъ — пытка неволи, каторга мелочныхъ оскорбленій, потомъ смерть, потомъ — слава!

Но въ то время, когда онъ палъ, кажется, и слава его слетла на минуту съ освобожденной земли; ибо тогда не только друзья его забыли объ немъ, но и враги его почти забыли. —