Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

8-е/20. — Дружочекъ Маша! Сегодня твое рожденье и чтобы освятить себя на этотъ день, я начинаю его письмомъ къ теб, милая сестра. Мудрено и грустно начать твое рожденье письмомъ. За годъ назадъ, когда я былъ съ вами, — Вечеръ. Вотъ что я усплъ написать къ теб сегодня только что проснулся, т. е. въ 7 часовъ по утру. Но вмсто того, чтобы продолжать письмо свое, я засмотрлся на эти 3 строчки какъ будто на Рафаэлеву картинку, и до тхъ поръ, покуда братъ и Рожалинъ вошли въ мою комнату поздравляться, т. е. до 9-ти часовъ, — что же я длалъ въ эти 2 часа, — ты этаго не спросишь. Можетъ быть ты сама въ это же время думала объ насъ, и знала, что если мы и не пришли къ теб сегодня по утру, поцловать тебя и поздравить, то мысли наши были съ тобою еще прежде, чмъ ты проснулась, даже прежде чмъ мы сами проснулись. Знаешь-ли ты, что я во всякомъ сн бываю у васъ? Съ тхъ поръ, какъ я ухалъ, не прошло ни одной ночи, чтобъ я не былъ въ Москв. Только какъ! — Вообрази, что до сихъ поръ я даже во сн не узналъ, что такое свиданье, и каждый сонъ мой былъ повтореніемъ разлуки. Мн все кажется, будто я возвратился когда то давно, и уже ду опять. Сны эти до того неотвязно меня преслдуютъ, что одинъ разъ, садясь въ коляску, тоже во сн, чтобы хать отъ васъ, я утшался мыслію, что теперь, когда сонъ мой исполнился, по крайней мр я перестану его видть всякую ночь. Вообрази же, какъ я удивился, когда проснулся, и увидлъ, что и это былъ сонъ. — Это родъ соннаго сумасшествія, une id'ee fixe, qui est devenue un r^eе permanent. Mais pourquoi fallait-il que cette id'ee fixe soit la s'eparation, et non le revoir? — Хоть ты попробуй наслать мн сонъ со свиданьемъ. Надумай его. Хоть одинъ, а я уцплюсь за него всею силою воображенья, и разведу изъ него цлую гряду такихъ сновъ. Это будетъ смечко отъ цвтка: Иванъ и Марья, которое я посажу къ себ глубоко въ мысли, и стану за нимъ ходить, и буду его грть и лелять, покуда оно пустить корни такъ далеко, чтобы никакая буря его не вырвала, никакой репейникъ не задавилъ. — Не смйся надъ этимъ. Сны для меня не бездлица. Лучшая жизнь моя была во сн. Не смйся же, когда я такъ много говорю объ нихъ. Они вздоръ, но этотъ вздоръ доходитъ до сердца. Къ тому же съ кмъ лучше тебя могу я раздлить его? — Между тмъ, чтобъ ты знала, какъ наслать сонъ, надобно чтобы я научилъ тебя знать свойства сновъ вообще. Это наука важная, и я могу говорить объ ней аес connaissance de cause. По крайней мр я здсь опытне, чмъ на яву. Слушай же: первое свойство сновъ то, что они не свободны, но зависятъ отъ тхъ, объ комъ идутъ. Такъ, если мн непремнно надобно всякую ночь видть васъ, то сны мои будутъ свтлы, когда вамъ весело, и печальны, когда вы грустны, или нездоровы или безпокоитесь. Оттого, если ты хочешь быть моей колдуньей, то должна сохранять въ себ безпрестанно такую ясность души, такое спокойствіе, такое довольство, которыя сообщившись моему сну, вложили бы въ него чувство невмстное съ мыслію объ разлук. Разумется что такъ колдовать должны вы вс вмст. И для твоей веселости нужна веселость всхъ, и цвтокъ Иванъ и Марья ростетъ между Машкиной душкой, Васильками, Лиліями, и пр. и пр. Второе свойство сновъ то, что они дти, и безпрестанно хватаютъ все, что передъ глазами. А такъ какъ у меня передъ глазами все нмцы да нмцы, то и во сн они же мшаются съ вами. Оттого, чтобы прогнать нмцевъ изъ моихъ русскихъ сновъ, присылай мн скоре свой портретъ. Насмотрвшись днемъ на него, на брата, на Рож. и на все, что пріхало съ нами изъ Россіи, я надюсь по крайней мр во сн освободиться отъ Германіи, которую, впрочемъ, я не нелюблю, а ненавижу! Ненавижу какъ цпь, какъ тюрьму, какъ всякій гробъ, въ которомъ зарываютъ живыхъ. — Ты изъ своей Россіи не можешь понять что такое эта Германія. Все, что говорятъ объ ней путешественники, почти все вздоръ. Если же хочешь узнать, что она такое, то слушай самихъ нмцевъ. Одни нмцы говорятъ объ ней правду, когда называютъ ее землею дубовъ (das Land der Eichen), хотя дубовъ въ Германіи, кром самихъ нмцевъ, почти нтъ. За то эти изо всхъ самые деревянные. Вчера еще братъ зацпился за однаго изъ нихъ зонтикомъ, и такъ неосторожно, что зонтикъ сломался. Братъ извинился по-русски, своимъ обыкновеннымъ: ахъ! извините! — Нмецъ почувствовалъ ударъ только шаговъ черезъ двадцать, вдругъ, сталъ какъ вкопаный, вылупилъ глаза и молчалъ. Обдумавшись хорошенько онъ наконецъ снялъ шляпу, чтобы отвчать брату: Ich bitte recht sehr, Herr Baron! es thut nichts! — He знаю какъ ты назовешь такую живость, а для меня ей нтъ слова кром: нмецкой. — Но, — лучше воротимся къ нашимъ снамъ. — Они дти; все, что они говорятъ, почти такая же чепуха какъ это письмо; но они дти благородныя, изъ которыхъ ничего не сдлаешь ни угрозами, ни бранью, но которыя чувствительны къ ласкамъ. Потому ихъ надобно иногда баловать и лакомить. Но ласка, баловство и лакомство для моихъ сновъ, это твои письма. Каждое слово изъ нихъ, передумавшись на яву, переходитъ въ сонь, и сны мои, какъ дти воспитанныя, слушаются каждаго слова. Потому, чтобы они не капризничали и не хмурились, ты ихъ ласкай по-чаще, и по-больше и по-акуратне. Кром того, на сны, какъ на дтей, дйствуетъ много хорошій примръ. Это особенно представь на разсмотрніе Маминьк, и попроси ее исправить свои сны хотя для того, чтобы мои не портились. — А покуда спи. 2 часа ночи и спать пора и хочется. Это письмо дойдетъ до тебя черезъ мсяцъ. Я тогда вроятно уже буду въ Италіи. Первый сонь со свиданьемъ будетъ мн знакомъ, что ты получила мое письмо.