„Была ли хоть одна система отъ сотворенія міра, въ которой бы не обозначался характеръ ея изобртателя? мн кажется, и быть не можетъ. Въ чемъ же состоитъ характеръ самого Ганнемана? Умъ геніальный, соединенный съ характеромъ шарлатана. Слдовательно, уже напередъ можно сказать, что во всхъ его изобртеніяхъ должна быть истина въ частяхъ и ложь въ цломъ. Онъ началъ свое поприще извстности съ того, какъ ты знаешь, что объявилъ открытіе новаго пневматическаго эликсира, который лечитъ отъ всхъ болзней. Покупателей было много до тхъ поръ, пока оказалось, что въ немъ нтъ ничего кром особенно приготовленнаго бозакса. Посл первой неудачи Ганнеманъ объявилъ изобртеніе порошка, единственнаго и несомнннаго и во всякомъ случа полезнаго противъ скарлатины. Средство это оказалось въ самомъ дл новымъ и полезнымъ въ нкоторыхъ случаяхъ, но отнюдь не всегда. Оно принесло пользу наук, когда вошло въ нее какъ часть, но много вреда, покуда его употребляли безъ разбора. Вслдъ за порошкомъ явилась гомеопатія. Она основывается на трехъ положеніяхъ: 1-е на употребленіи средствъ, однородныхъ съ болзнію, 2-е на безконечно малыхъ пріемахъ, 3-е на леченіи признаковъ безъ розысканія причинъ. Все это вмст длаетъ ее наукою, доступною людямъ несвдущимъ въ медицин, и такимъ образомъ замняетъ пневматическій эликсиръ, Но разберемъ ея три основанія. Дйствительно, въ большей части болзней признаки болзни принадлежатъ не ей, а стремленію самаго организма къ здоровью. Потому усилить признаки значитъ пособить выздоровленію. — Это открытіе есть дло важное для науки, дло генія; но распространять это положеніе на
„Что же изъ этого слдуетъ? что гомеопатія должна быть полезна медицин, но не въ отдльности, а въ раціональной совокупности со всми естественными и медицинскими науками. Но что для настоящаго времени гораздо важне система испробованная, нежели новая, особливо въ рукахъ неопытныхъ. Потому, если твой гомеопатъ не вылечитъ тебя
Къ А.С. Хомякову.
1840 г. 15-го Іюля.
„Эти послдніе дни я былъ не совсмъ здоровъ. Однако воспользовался этимъ случаемъ, чтобы вставать поздно и ночью писать. Днемъ я ршительно не могу ни писать, ни жить, разв только читать, что, по словамъ Фихте, то же, что курить табакъ, т. е. безъ всякой пользы приводить себя въ состояніе сна на яву. Впрочемъ въ деревн мн трудно и читать, потому что трудно не перерываться. За то ночь моя собственная. Теперь не зайдетъ ко мн ни управитель, ни сосдъ. Окно открыто, воздухъ теплый, самоваръ мой кипитъ, трубка закурена, давай бесдовать!
„Меня въ это время, вн ходячей дйствительности, занимали нкоторые вопросы о