Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Нтъ сомннія, что между литературною образованностію нашею и коренными стихіями нашей умственной жизни, которыя развивались въ нашей древней исторіи и сохраняются теперь въ нашемъ такъ называемомъ необразованномъ народ, существуетъ явное разногласіе. Разногласіе это происходитъ не отъ различія степеней образованности, но отъ совершенной ихъ разнородности. Т начала умственной, общественной, нравственной и духовной жизни, которыя создали прежнюю Россію и составляютъ теперь единственную сферу ея народнаго быта, не развились въ литературное просвщеніе наше, но остались нетронутыми, оторванныя отъ успховъ нашей умственной дятельности, — между тмъ какъ мимо ихъ, безъ отношенія къ нимъ, литературное просвщеніе наше истекаетъ изъ чужихъ источниковъ, совершенно несходныхъ не только съ формами, но часто даже съ самыми началами нашихъ убжденій. Вотъ отъ чего всякое движеніе въ словесности нашей условливается не внутреннимъ движеніемъ нашей образованности, какъ на Запад, но случайными для нея явленіями иностранныхъ литературъ.

Можетъ быть, справедливо думаютъ т, которые утверждаютъ, что мы, Русскіе, способне понять Гегеля и Гете, чмъ Французы и Англичане; что мы полне можемъ сочувствовать съ Байрономъ и Диккенсомъ, чмъ Французы и даже Нмцы; что мы лучше можемъ оцнить Беранже и Жоржъ-Зандъ, чмъ Нмцы и Англичане. И въ самомъ дл, отъ чего не понять намъ, отъ чего не оцнить съ участіемъ самыхъ противоположныхъ явленій? Если мы оторвемся отъ народныхъ убжденій, то намъ не помшаютъ тогда никакія особенныя понятія, никакой опредленный образъ мыслей, никакія, завтныя пристрастія, никакіе интересы, никакія обычныя правила. Мы свободно можемъ раздлять вс мннія, усвоивать себ вс системы, сочувствовать всмъ интересамъ, принимать вс убжденія. Но подчиняясь вліянію литературъ иностранныхъ, мы не можемъ въ свою очередь дйствовать на нихъ нашими блдными отраженіями ихъ же явленій; мы не можемъ дйствовать на собственную даже литературную образованность, подчиненную прямо сильнйшему вліянію словесностей иностранныхъ; не можемъ дйствовать и на образованность народную, потому, что между ею и нами нтъ умственной связи, нтъ сочувствія, нтъ общаго языка.

Охотно соглашаюсь, что взглянувъ съ этой точки на литературу нашу, я выразилъ здсь только одну ея сторону, и это одностороннее представленіе, являясь въ такомъ рзкомъ вид, не смягченное ея другими качествами, не даетъ полнаго, настоящаго понятія о цломъ характер нашей словесности. Но рзкая, или смягченная сторона эта тмъ не мене существуетъ, и существуетъ какъ разногласіе, которое требуетъ разршенія.

Какимъ же образомъ можетъ выдти литература наша изъ своего искусственнаго состоянія, получить значительность, которой она до сихъ поръ не иметъ, придти въ согласіе со всею совокупностью нашей образованности и явиться вмст и выраженіемъ ея жизни и пружиною ея развитія?

Здсь слышатся иногда два мннія, оба равно одностороннія, равно неосновательныя, оба равно невозможныя.

Нкоторые думаютъ, что полнйшее усвоеніе иноземной образованности можетъ со временемъ пересоздать всего Русскаго человка, какъ оно пересоздало нкоторыхъ пишущихъ и непишущихъ литераторовъ, и тогда вся совокупность образованности нашей придетъ въ согласіе съ характеромъ нашей литературы. По ихъ понятію, развитіе нкоторыхъ основныхъ началъ должно измнить нашъ коренной образъ мыслей, переиначить наши нравы, наши обычаи, наши убжденія, изгладить нашу особенность и такимъ образомъ сдлать насъ Европейски просвщенными.

Стоитъ ли опровергать такое мнніе?