Полнолуние

– Ты их никогда не увидишь, – с невероятной холодностью ответил он, отстраняясь, и его глаза стали непроницаемы. – Ты сама отрекаешься от меня. Поступай, как считаешь нужным. Но как ты собираешься ехать? Я не могу отправить тебя одну. Ты поедешь через всю Европу. На тебя могут напасть разбойники, да кто угодно.

Эвелина напряженно выпрямилась на подушках и вскинула голову с исконной шляхетской гордостью Вышинских. Беременность придала ей сил проявить характер и принять судьбоносное решение не только для своей жизни, но и для Эдгара.

– Не тревожься обо мне. Граф наймет мне охрану, и я прекрасно доберусь сама. Если повезет, то выкину по дороге. Если же нет, твой сын будет графом. А тебя, Эдгар, я больше не желаю видеть. Никогда!

Глава 19

Эвелина уехала, и Эдгар долго не мог смириться с этим. Он отчаянно тосковал по ней, но знал, что никогда не напишет сестре и не осмелится потревожить. Им больше нечего было сказать друг другу. Его чувства к Эвелине сплелись в причудливый, сложный клубок: здесь была и обида, и уязвленная гордость, и уважение к ее непреклонной решимости. Эдгар любил Эвелину той призрачной несбыточной любовью, которая не нашла выражения в эпоху владычества Софии-Селины. Он понял, что потерял в лице Эвы, и чувство вины неотступно терзало его.

«Ты обещал матери позаботиться о своей сестренке, а сам что сделал с ней?» – шептал ему въедливый голосок совести.

Эдгару стало невыносимо жить в поместье, где все напоминало об Эвелине и их утраченной любви. Он окончательно забросил дела и вскоре уехал в Варшаву.

«Быть может, мне тоже вступить в брак? – равнодушно думал Эдгар. – А зачем?»

После Эвелины все женщины виделись ему бестелесными тенями. Он ни к кому не испытывал такой глубокой страсти, которую познал с девушкой, по иронии судьбы приходившейся ему сестрой. Эвелина оказалась единственной женщиной, в ком он нуждался, но жениться на ней не мог. После ее отъезда все желания и инстинкты словно отмерли, и Эдгар погрузился в апатию. Кроме того, он был почти разорен, как и основная часть польской шляхты в то время, и это мешало подобрать достойную невесту. Гордость не позволяла жениться на богатой и худородной, а брать в жены равную себе, но бедную не имело смысла. Эдгар не располагал состоянием, чтобы передать по наследству. Кроме того, у него уже был ребенок. Эдгар никогда не думал, что их с Эвелиной противоестественная любовь может воплотиться, и ребенок как таковой его не особо интересовал. Но мысль о том, что его дитя станет расти вдалеке под чужим именем и он не сможет даже видеть его, наполняла душу возмущением.

Рушилась не только жизнь Эдгара. В феврале 1772 года в Санкт-Петербурге был заключен тайный договор между императрицей Екатериной II и прусским королем Фридрихом, а вскоре в Вене подписали секретную конвенцию о разделе Польши. Но поскольку о соглашениях никто не знал, поляки не объединились. Только разрозненные силы шляхты, создавшей Барскую конфедерацию, не сложили оружие, держа оборону отдельных городов и крепостей. Начался первый раздел Речи Посполитой. Эдгар вынужденно оставался в стороне от борьбы поляков за свое государство – из-за болезни он никогда не был воином. Он жил в Варшаве как во сне, терял аппетит и видел кошмары по ночам. Дни сливались в один – пасмурный и унылый, как эта долгая зима. Иногда Эдгар посещал званые вечера – то была необходимая часть его светских обязанностей.

В конце февраля Эдгар появился в одном из столичных салонов, пребывая в мрачном расположении духа и не зная, что за ним следит один человек – Низамеддин-бей, турок, на этом вечере одетый по европейской моде. Шитый золотом камзол и белый пудреный парик лишь оттеняли его мужественную южную красоту. Он был высок и широкоплеч, с орлиным носом и темно-карими, почти черными глазами. Эти глаза поражали бушевавшим в них огнем, в них вспыхивали темные искры и тлели горячие угольки. Дамы сходили по смуглому красавцу с ума и вились вокруг подобно рою разноцветных бабочек, однако он не обращал на них внимания – Низамеддин преследовал другую цель.

После того как их представили друг другу, Эдгар в одиночестве сидел в углу с выражением злой пресыщенности на лице. Низамеддин подошел к нему и, не дожидаясь приглашения, сел напротив.

– Я счастлив наконец познакомиться с вами, ясновельможный пресветлый пан Вышинский.

– Отчего же? – неприветливо осведомился тот.

– Я наслышан о вас, но не имел чести доселе встречать.

– Я не люблю свет, – сухо ответил Эдгар, почти не вникая в слова незнакомца.

В его тоне сквозило едва заметное пренебрежение, которое Эдгар, гордясь своим древним европейским родом и безупречной белизной кожи, подсознательно питал к тем, кто приехал с южных берегов Средиземного моря и исповедовал ислам.

– И я знавал вашу мать, – небрежно добавил турок.

При упоминании о Софии Эдгар немного оживился – в нем пробудился смутный интерес.

– Да? И давно?

– Очень давно. Вскоре после вашего рождения.