Полоса отчуждения

Ее не отпускало непривычное состояние, похожее на полусон. Не отпускало, и все тут! Словно изъяв из своей жизни двадцать пять лет, прожитых вдали отсюда, в шуме и суете огромного города, она почувствовала, что как бы продолжает теперь прежнюю стежку жизни, которую вела в Теси младшенькая из Осиповых, что опять она Шурочка, Шура, а никакая не Александра Анисимовна, которой почтительные флибустьеры художники, появлявшиеся в их квартире или в мастерской у Мити, приносили тюльпаны да гладиолусы и галантно целовали ручку. И при всем при том ей теперь ясно было, что за минувшее время произошло отторжение ее от этого места на земле, а сознание собственной неприложимости к нему при полном ощущении его кровной родственности потрясало.

Вернулась в дом:

— Давай споем, Рая! А?

— Споем, споем, сестреночка.

Скатилось колечко со правой руки,
Забилось сердечко о милом дружке.

— Рая, голубушка, я хочу на Павлову гору!

— Вон чо.

— Знаешь, я так вот и представляла как только приеду, сразу поднимусь на Павлову.

— Вон чо.

— Я, бывало, как вспомню нашу деревню — так сразу гора перед глазами. Должно быть, потому, что с нее далеко видно.

— Дак никуда она не денется, не убежит.

19

— Ты тутока не ходи, Шура, — напутствовала ее Рая. — Тутока все жалицей заросло. А ты перейди речку возле Таси Терских, тамока мосточек есть.

— Рая, голубушка, пойдем со мной!

Та только улыбнулась в ответ.

— Пойдем, а?

— Нет, сестреночка, мне уже сегоды на Павлову не взобраться. Не помню, когда и была.

— Думаешь, на будущий год моложе станешь? Мы с тобой потихоньку, с отдыхами, а то, как знать, когда еще доведется!

— А зачем мне туда!

— Посидим, полюбуемся.

— Вот и поди сама, а я на тебя полюбуюсь отсюдова.

Старшая сестра не чувствовала необходимости взойти на Павлову гору. Да и зачем ей это! Гора всегда при ней. И то сказать, думы Раи полны домашними заботами, ей не до праздных прогулок: пока провожала сестру через двор, окружило ее рогатое да хвостатое население двора, а живет оно вольно, гуляет где хочет. Рая держит двух коров, годовалую телку, двух телят, свинью с поросятами и еще двух боровков, которые уже во взрослом состоянии. А помимо того, во дворе кур десятка два, стадо гусей, кошка с двумя взрослыми котятами, и эта кошка снова беременна, вот-вот произведет на свет еще выводок; но это не все — есть две большие лохматые собаки, чрезвычайно ленивые и добрые, которые ничего не стерегут, ничего не делают. Почему не одна, а две?

— А куда же вторую девать! — философски говорит Рая. — Не прогонишь со двора…

Куриные и гусиные яйца у хозяйки не умещаются в корзинах, складены стогом еще и на подоконнике; творог плавает в большом чану еще не отцеженный: сметана — в полуведерной кастрюле до краев налита… Полный избыток первичных продуктов, которые некуда девать: до города далеко, не продашь.

Кошка разгуливает по кухне — в сытости своей на сметану и не смотрит. Курам бросишь корку хлеба — пройдут мимо и не глянут.

Давеча не долго думая чан с творогом Рая опрокинула в корыто свиньям, туда же ведро зерна высыпала — свиньи счавкали это и ушли к реке полежать в грязи — благодать!

Вот такое хозяйство у сестры. Все живые существа в этом дворе хозяйку любят за такую жизнь: пошла она — за нею двое ласковых теляток с рук лакомый кусок ловят, и телка тоже единственно из чувства преданности побрела, поскольку сыта и ничего уж ей не нужно; и две собаки по тем же мотивам, а котята следом за собаками — их за хвосты ловят…

Идиллия полная!

Шура почтительно обошла заросли жалицы в низине, миновала густые кусты над шумящей речкой, однако никакого мосточка не обнаружила. Не огорчилась вовсе, усмехнулась только, замурлыкала: «Шел мальчишка бережком, шел мальчишка крутеньким, перехода не нашел…»

Вот не нашла и она перехода; продолжая напевать, разулась, осторожно спустилась с крутого бережка, подобрала подол платья и вступила в речку.

«Нашел мальчик жердочку, нашел мальчик сухоньку, перебросил сам да пошел…»

Боже мой! Как холодна, как чиста вода! Как холодны и камешки на дне ее! Будто не струи воды ударяют в ноги, а скользкие упругие хариусы, тоже холодные, как и вода.

Ахая, проворно перешла шумящий поток, взошла на противоположный берег, опять обулась, огляделась.

«Жердочка сломилася, шопочка свалилася, тут мой милый потонул…»

Ах, зачем он так неосторожен был! Ведь жизнь-то как хороша!

Ее окружали молодые березки, осинки, боярка, недавно отцветшая черемуха; они тоже как бы поднимались в гору, вместе с нею. Каждому из этих деревьев по колено, а ей по пояс стояла здесь, на подъеме, трава, негустая, влаголюбивая, — папоротнички, зонтичные…

«А вот и примула, и дикие пионы — марьины коренья…»

Как все изменилось! Хотя… может, это изменилась она сама? Конечно, другая стала, что и говорить! Вот обыкновенные петушки назвала примулой, а при виде шишек-марышек на ум пришло более ученое название — дикие пионы… Вишь, грамотная стала, ученые названия знает, зато почти забыла и запах этих трав, и вкус…