Полоса отчуждения

Приободрившись немного при виде двух самостоятельных крылечек и сада-огорода, мы вошли в дом, то есть в его заднюю половину, и тут вовсе пали духом: потолки низкие — рукой достанешь, пол неровный, половицы шевелились под ногами, печка полуразвалена, трещины в оконных стеклах заклеены полосками бумаги, обои на стенах издырявлены неведомыми насекомыми и изрисованы причудливыми разводами: то ли от сырости из подпола, то ли от протекающей крыши.

— От того и другого, — объяснила хозяйка кратко в ответ на мои предположения.

И ко всему этому прибавлялось то еще, что в застойном воздухе господствовал душноватый запах плесени: давненько уже здесь никто не жил.

— Походите по городу завтра еще, поспрашивайте, — жалея нас, сказала тетя Маруся. — Может, вам в Велихово съездить? Село большое, с церковью, и недалеко, автобус туда ходит четыре раза в день.

Кое-как устроились мы на ночлег, усталые и разочарованные. Вот тут, пожалуй, впервые посетило нас не то чтобы раскаяние, а этак трезвое раздумье: куда мы попали? то ли мы затеяли, отправившись неведомо куда? что мы обрели, отказавшись от того, что имели? У моей матери в Калязине свой дом, хоть и старенький, но все же собственный (недавно купила, перебравшись туда из деревни); хоть она и ворчала на Таню, но все-таки выделила нам комнатку, чистенькую, уютненькую. А Танина мать, моя теща, жила в доме барачного типа — если разгородить ее большую комнату переборочной, то опять-таки получился бы для нас хороший угол. Всяко лучше, чем вот это старье!

Но ни я, ни моя жена не высказали вслух своих первых сомнений и сожалений: слишком свежи были в нашей памяти некоторые сцены и еще звучали в ушах кое-какие фразы.

5

Несколько дней мы с Таней занимались тем, что приводили эти палаты в приличное состояние: мыли и скребли, затыкали дыры и замазывали щели. Нужда поторапливала заботу, забота — нужду.

Проблемы возникали, казалось, из ничего: возьмешься за топор — он весь в зазубринах, им впору пилить, а не рубить; понадобится гвоздь — наищешься, а найдешь — или гнутый, или ржавый; пол проели крысы — не нашлось и обрезка доски, чтоб забить, а принесла откуда-то тетя Маруся — доска оказалась гниловатой; еще необходимей было подпереть прогнувшийся потолок, иначе он мог однажды просто обрушиться на нас, но бревнышка-столба опять-таки не было у хозяйки, — я ходил за ним в лес. Кстати, принес оттуда грибов — их оказалось там немало, и это было приятное открытие.

Вся работа делалась нами, в общем-то, без участия тети Маруси, но она проявляла живой интерес и, кажемся, постепенно проникалась к нам уважением. Я слышал, как она говорила соседям: «Хорошие у меня квартиранты… Пусть маленько прифрантят мои хоромы-те!»

Насколько я понимаю теперь, эти отчаянные усилия наши очень напоминали действия потерпевших кораблекрушение, когда они лихорадочно отчерпывают воду из своей утлой шлюпки, а вода в ней не убывает, — и вот-вот они пойдут ко дну.

Но, конечно, наше положение было не столь опасным; мы в любой день могли спастись, вернувшись, как блудные дети, под родительский кров. Так-то оно так, но это было невозможно. Или почти невозможно.

В первые ночи мы спали на полу, на набитом соломой постельнике; потом я соорудил из деревянных брусьев и досок (стыдно признаться, а и грех утаить: и то, и другое пришлось украсть под покровом ночной темноты на станции) этакий топчан, на который мы и уложили нашу соломенную постель. Получилось даже красиво: белые деревянные ножки, красное одеяло, подушка в кружевной наволочке.

— Занавесочки бы повесить, — тосковала Таня.

Как я понял потом, занавески для нее были символом семейного счастья. Именно так мечтала она о супружеской жизни: выйду, мол, замуж, будет своя комната, на окнах тюль…

А меня заботили обои: они оскорбляли глаз и служили прибежищем для каких-то черных букашек, которые по ночам летали по комнате со странным сухим шелестом. Я даже предложил содрать обои — пусть будут просто голые бревенчатые стены, и то лучше. Но тетя Маруся почему-то усмехнулась и не разрешила.

Пока что окна занавешивали мы на ночь газетами, а особо грязные пятна на обоях заклеили картинками из журнала «Огонек», подшивку которого за год 1958-й, то есть почти десятилетней давности, обнаружили вдруг на чердаке.

Неделю спустя после нашего приезда сюда Таня пошла работать на завод. Я же, как студент педагогического института, который перевелся на заочное отделение, обязан был искать место в школе. Таковых в этом городке было четыре, но мой поход по ним ничего утешительного не принес, хотя и оставил некоторую надежду: мне, что называется, обещали посулить.

Дальнейшее течение нашей жизни представляло собой непрерывное одоление неблагоприятных обстоятельств, а им, казалось, не будет конца.

По ночам в подполе пищали и возились крысы — мирное сосуществование с ними никак не входило в наши планы; Таня считала, что они нас однажды ночью непременно съедят.

Печка дымила, повергая нас в отчаяние; надо было обладать особым искусством, чтоб протопить ее и сварить хотя бы картошки в мундире.