Полоса отчуждения

— А те, что устроили так: двое молодых здоровых людей работают с утра до ночи и не могут заиметь пару досок для кровати: им не на чем спать! Твоей вины тут нет, Женечка, спи спокойно.

Что и говорить, довод был веский. В самом деле, не корысти ради пришлось мне утащить эти доски, а по крайней нужде. Я уснул, как засыпает человек с чистой совестью.

С тетей Марусей у нас сложились почти сердечные отношения. Впрочем, она была молчалива, слова лишнего не проронит. В конце сентября мы помогли ей выкопать картошку — сто десять ведер! — и она, подумав, решила выделить нам в своем обширном огороде участочек, чтоб мы могли будущей весной посадить лучок да морковку и ту же картошку. Мы увлеченно перекопали тот угол огорода, который определила нам хозяйка, даже распланировали, где что посадим. А я возмечтал, что тетя Маруся позволит мне и садовничать: надо победить крапиву, расчистить малинники, подрезать кусточки смородины, выкорчевать старые яблоневые пни — это будет красивый сад!

Как раз перед нашими окнами стояла исполинская антоновка, увешанная крупными, в два кулака яблоками; они висели гроздьями, как орехи, и гроздья эти буквально унизывали ветки, лишь кое-где позволяя пробиваться листьям. Просто диву давались мы, как может тонкая ветка держать пять-шесть гроздьев — нижние сгибались и доставали до земли.

Яблоки висели как раз перед нашими окнами, так что, проснувшись поутру, мы могли видеть прозрачные брызги росы на них и прожилки румянца. Днями солнце грело зеленые, тугие бока яблок — среди них не было червивых: должно быть, ни одна летающая и ползающая тварь не могла прокусить крепкую кожуру и вгрызться в каменную твердь мякоти.

В эту пору, то есть в конце сентября — начале октября, мы уже чувствовали себя настолько самостоятельными, что даже хотелось нам пригласить кого-нибудь в гости. Особенно после того, как насолили кадочку грибов — Таня тут проявила вдруг и знание, и умение. Мы часто говорили об этом: мол, подружиться бы с кем-нибудь, с какой-нибудь молодой семьей, чтоб они к нам и мы к ним. Почему-то очень этого хотелось. А потому, наверно, что обособленность наша в незнакомом городке тяготила нас, мы чувствовали себя одинокими, хотелось избавиться от этого неприятного чувства.

Но что-то не получалось с гостеваньем: в соседних с нами домах жили люди пожилые, а на работе… У Тани на заводе — женщины, отягощенные домашними заботами, детьми, пьяными мужьями, стиркой, стряпней; а девушки были увлечены интересами, от которых мы, молодожены, уже отошли.

Мне же в школу устроиться не удалось: собиралась было уволиться учительница, чье место обещали, но она передумала. Я заспешил определиться с работой и — чересчур опрометчиво, как выяснилось потом, — устроился инспектором в отдел культуры. А в моем отделе кто мне друг? Там нас было всего двое: я да заведующий… ну, о нем потом, тем более что о дружбе тут речи нет. И не могло быть.

Но сказано же: кто ищет, тот всегда найдет. Друг явился среди ночи, на безлюдной заснеженной реке, будто с неба спустился.

7

— Если ты, старик, не возражаешь, — заявил Володя Шубин, едва переступив порог моего жилья, — то я разденусь. Куда, скажи, можно повесить мое хлопчато-драповое семисезонное? Ага, вот. Хорошо, что ты догадался вбить сюда гвозди: совместил дверь в соседнее жилье с гардеробом, что свидетельствует о твоем изысканном вкусе и неистощимом здравом смысле.

Все это он выговаривал, вешая пальто, разматывая с толстой шеи шарф и расшнуровывая ботинки. Я наскоро объяснил ему, что гвозди вбил затем, чтоб дверь эта, завешанная одеждой, открывалась пореже и чтоб звукоизоляция была надежней. А вот насчет ботинок предупредил: пол холодный, ковров нет, и, разуваясь, он подвергает свое здоровье серьезному испытанию, а жизнь риску.

Я был так рад его приходу, так он оказался кстати: у меня такие события, а поделиться своими переживаниями не с кем — это ж просто му́ка!

Володя поздравил меня с рождением сына, сказал, что если б не уехал в командировку в деревню Екиманово, то уже непременно сходил бы в роддом поздравить Таню, и что он очень рад за свою дочь: теперь она не останется в старых девах, жених имеется.

«Что за командировка? — успел я удивиться. — Кто его посылал и почему?» Но спрашивать гость не давал возможности, а оживленно и напористо продолжал: в ту ночь, когда мы познакомились, в Дом колхозника, оказывается, его не пустили, а просто обругали через форточку «расхлебаем» и «охламоном» и пригрозили позвонить в милицию — это потому, что ни один порядочный человек не стучит в двери этого заведения посреди ночи. Во всяком случае они к такому не привыкли.

— Но я, старик, был вознагражден. У вас же лесные дебри подступают прямо к порогу города! Я углубился в такое место, куда не ступала нога цивилизованного человека, развел там костер, сел на пенек и, представь себе, просидел до утра…

«Диким лесом» он назвал тот самый бор, в котором стадион и который летом весь в тропинках, а зимой исхлестан лыжнями.