Полоса отчуждения

Вдруг выяснялось, что необходимо купить ведро или чугунок, дверной замок или еще что-нибудь, а в магазине того как раз не оказывалось, да и денег у нас было в обрез, каждый мятый рубль мы берегли как фамильную драгоценность.

Посреди ночи мы просыпались от звука тяжелых капель, вперебой падающих с потолка на пол — это означало, что за окном сильный дождь, и посудинка на чердаке наполнилась с краями. Хочешь — полезай на чердак, подставляй под дырку в крыше таз или корыто; не хочешь — спи под этот стук. Надо было что-то делать с дырявой крышей.

Тетя Маруся посоветовала обзавестись для кухни электроплиткой — дело неплохое, но сколько придется платить за электроэнергию? А вот чтобы не накрутило на счетчик, подсказала хозяйка, надо перекинуть воровской электропровод через чердак — именно так и поступают в этом тихом городе те, которые поумнее, и если мы не дураки…

Проклятые жуки-точильщики сыпали с потолка труху как раз на нашу супружескую кровать и на наш обеденный столик в кухоньке. Что с ними делать?

А тут еще дрова, дрова! Зима приближалась, а дров не было, и где их взять — неведомо. То есть можно как-то выписать в здешнем лесхозе, но когда привезут? Вдруг только к весне! Да и откуда у нас деньги?

Ну и «удобства в огороде» ежедневно сокрушали наше мужество: будочка-туалет сколочена из фанеры от почтовых ящиков, утеплена, видите ли, картонными листами от каких-то коробок, а они набухли от сырости. Будочка эта притулилась к сараю и если б не сарай, давно упала бы; входя в нее, каждый из нас рисковал провалиться…

И все-таки с течением времени проблемы эти разрешались нашим трудом и упорством: крыс мы потравили, ведро и чугунок приобрели, воровскую электропроводку по чердаку перекинули, потолок над кроватью и столом заклеили прозрачной калькой, крышу я кое-как залатал кусками толя… наконец, заняли у тети Маруси денег и купили машину дров!

О, с дровами мы помучились: пилить не было уменья, колоть не было сноровки, поленницу сложили — у нее выпятилось брюхо… Но все-таки справились. И даже будочку-туалет сделали с другой стороны сарая — она получилась смехотворной по своему архитектурному облику, но зато избавила нас от опасности провалиться.

Одно никак не удавалось нам победить — стойкий запах плесени, который источали и стены со старыми обоями, и щелястый пол, и прогнившие подоконники да переплеты рам, и потолок. Однако в общем утлое суденышко наше обрело некоторую устойчивость, выровняло крен, да и житейские волны вроде бы улеглись, они раскачивали его, но уже не перехлестывали через борт

6

За месяц или полтора такой активной хозяйственной деятельности в наших супружеских отношениях наметились явные перемены. То есть определилось, кто на что способен. Я понял, что совершенно не знал своей жены, то есть раньше представлял ее совсем иным человеком, нежели она теперь себя явила.

В пору моих ухаживаний это была девушка хрупкая, даже изнеженная, словно тепличная, — можно принять за дочку сугубо интеллигентных родителей. Таня приезжала в Клинцы на лето, к своей бабке, и впечатление производила такое, будто и иголку в руках не держала, и ходила только в туфельках по асфальту или, того больше, по вощеным полам, а кормили ее с младенчества только сливками да мороженым — так бела она была. Но, кажется, именно этим она и нравилась мне. Я вообще-то ожидал, что намаюсь с нею; что женившись на этой барышне, взваливаю на себя немалый груз забот. Да, ожидал и сознательно пошел на это. А куда денешься, коли власть ее надо мной была неодолимой.

По приезде сюда Таня сначала — я имею в виду первый день или два — все морщилась, грязную тряпку для мытья пола брезгала в руки взять, но постепенно, смиряясь или привыкая, становилась попроще, и новый этот облик обретала как свой собственный, некогда утраченный. Стала ходить на работу — там тоже оказалось нелегко, она даже плакала несколько раз — но то были не слезы бессилия, а мобилизующей злости.

Постепенно юная жена моя окрепла духом, втянулась в круг забот и дома, и на заводе, отважно принималась за все: мыть, стирать, чистить, скоблить, скрести… даже за топор или молоток бралась — я уже с удивлением посматривал на нее. И заметил со временем, что она этак пополнела, обрела решительность в походке, размашистость в жестах. Получалось даже так, что по преимуществу она обо мне заботится, а не я о ней.

Такая перемена в моей жене и радовала, и озадачивала: чего дальше-то ждать?

При хлопотливости да неутомимости у Тани оказался замечательно терпеливый, уравновешенный характер. Это я мог сомневаться да колебаться, а она быстро соображала, извлекала корень из любой житейской ситуации, то есть улавливала суть, делала правильный вывод и не паниковала, отнюдь.

Помню, утянув со станции несколько досок и брус-прожилину, я в ту ночь долго не мог заснуть, все ворочался да вздыхал: уж так нехорошо было на душе от сознания собственного преступления, что никак не могла успокоиться взбудораженная душа. Таня узнала о причине моих терзаний и тотчас рассудила хладнокровно:

— Это они сами толкают нас на воровство.

— Кто «они»?