Полоса отчуждения

Но потом был даже польщен, поскольку Володя расхвалил его балладу, употребляя слова «прелестно» и «хрестоматийно». Заодно он объяснил Ивану, да и нам вместе с ним, что такое баллада, когда ее изобрели, какой была раньше, во что превратилась теперь. Все это с упоминанием имен Петрарки, Вийона, Шиллера и Жуковского.

Без колебаний Володя положил творение Ивана Коровкина в папочку с надписью «Литературная страница» и сказал, что непременно повезет балладу в Москву, когда поедет по своим делам в Литературный институт: возможно, удастся пристроить где-нибудь в журнале.

Это произвело на всех большое впечатление. Возможность по-настоящему опубликоваться придвинулась к каждому из нас вплотную.

Рабочий птицефабрики принес с собой толстую тетрадь с частушками собственного сочинения: «Дорогой товарищ Коля потребляет алкоголь, нам не надо алкоголя и не надо таких Коль». Ничего другого, кроме частушек, он не признавал, зато писал их множество — тетрадь была полна ими, даже распухла. Белоусов похвалил его и даже посоветовал предложить частушки самодеятельному хору при сельском клубе.

Итак, воспарившие духом во время вступительной речи Шубина, мы были затем низвержены на землю романом Серафимы Сергеевны; от баллады Коровкина да лекции о классических образцах этого жанра воодушевились вновь, но Лавочкин своими частушками заставил нас опять осознать свое ничтожество.

— Все вирши да вирши, — сказал Белоусов с благожелательной насмешливостью. — А прозу кто будет писать?

У меня заныло сердце, я напрягся весь, но промолчал, не найдя в себе сил объявить о своем рассказе.

— Литературной страницы без рассказа не бывает, — добавил Володя, и подмигнул мне.

Но и следующий автор — машинист Ковальчук — принес стихи, он читал их стоя, рубя кулаком воздух, со свирепым выражением лица, громким голосом:

— Лезут рельсы под вагон, поезд тащит тыщу тонн…

Коровкин пробормотал: «Теща тащит тыщу тонн…», отчего все засмеялись.

Белоусов, однако, сказал, что стихи имеют «гражданственное звучание», поэтому непременно следует их опубликовать. Поезд Ковальчука стали переформировывать общими усилиями, загружать рифмованные вагоны-четверостишия новым смыслом. Получилось в итоге: «Под вагоном рельсы стонут, груз идет тысячетонный…» И отложили в папочку, будто избавились от груза, отправив поезд по назначению.

Вот тут наступила очередь моего рассказа…

16

Несколько дней спустя к Володе Шубину приехали жена с дочкой. Он жил уже на той квартире, что сам подыскал. Кстати, очень хвалил ее, потому что это была не квартира даже, а отдельное строение: шофер по фамилии Марасанов, хозяин очень старенькой избушки, выстроил бок о бок с нею новый дом, а избушку хотел уже разобрать на дрова, да тут квартирант навернулся.

Однажды вечером мы с Таней отправились проведать Шубиных, оставив Женечку под присмотром тети Маруси.

Дом шофера Марасанова сиял всеми окнами победно и уверенно, а рядом с ним притулившаяся халупка едва желтела подслеповатыми окошками, и были они занавешены, хорошо помню, номерами газеты «Восход».

Первое, что мы отметили у Шубиных, когда вошли: электрическая лампочка без абажура светила очень тускло. И не то чтобы холодно показалось нам — все-таки не зима уже, а весна, — но весьма прохладно и сыровато. Любезный хозяин предложил мне венский стул на трех ножках, вместо четвертой прибита была рейка от ящика; имелся еще один стул, разборный — у него, если сесть, обязательно отвалится что-то: или ножка, или поперечинка, поэтому Таню усадили на табуретку, которая тоже, в общем-то, не внушала доверия. Мебелью служили еще две картонные коробки, чем-то заполненные; на них положили доски — это было столом; ну и кровать точно такая же, как у нас, в прошлом никелированная, теперь просто облезлая, которую Марасанов небось хотел выбросить в кучу металлолома возле школы. Не помню, имелась ли кроватка для ребенка.

— Старик, — сказал я Володе, — почему ты так бедно живешь? Ты не умеешь зарабатывать деньги? Признайся, тебе станет легче. Не приходилось ли тебе заниматься журналистикой?

— Деньги валяются у нас под ногами, — отвечал не смущаясь мой друг, — стоит только нагнуться и поднять. Но мой поклон дороже денег.

Он присел на корточки перед маленькой печкой, совал в нее листы бумаги… Жена его Рита сидела на кровати, держа на руках дочку — худенькое существо с чрезвычайно ясными, смышлеными глазками.

— Старик, у тебя плохо с дровами? Это в краю-то лесов дремучих! — продолжал я поддразнивать его.

— Почему жениха не взяли с собой? — спросил Володя. — Пора устроить ему свидание с невестой.

Я сказал, что рано еще: пусть жених сначала вес наберет, хотя бы килограммов пять, а то он в нынешней неспортивной форме не представляет никакого интереса для невесты.

Хоть и пошучивали мы, но Володя был озабочен, неспокоен.

— Я вот сижу и его ругаю, — улыбаясь, однако унылым голосом говорила Рита. — Куда он меня заманил? Из теплых-то краев да в такие холода! Мы не привыкли…

— Теперь уже весна, — живо возразила Таня. — Скоро грачи прилетят.

— А мы ужасно мерзнем.