Полоса отчуждения

Печка была жарко натоплена, солнечный свет, отражаясь от снега, ломился в наши окошки. Весна… Как прекрасно все!.. Мы погрели руки возле печки и распеленали сына: хотелось посмотреть, все ли у него на месте — ручки, ножки… сосчитать пальчики, определить цвет глаз.

Я ожидал, что голеньким он будет выглядеть так же, как младенцы на картинах Рафаэля: пухленьким, с перевязочками на запястьях и щиколотках. Женечка оказался головастеньким, пухлощеким, с полными ручками и плечиками, с мяконькой грудкой, но вот животик был слабый, немощный, а ножки и вовсе бессильные, красные и такие тоненькие…

Разочарование и огорчение тотчас отразилось на моем лице, и я не смог это скрыть; Таня поспешила меня утешить, да и с жаром, как совершенно беспонятливого, а потому и несчастного:

— Ты что! Он уже пополнел. Посмотрел бы ты на него в день рождения — совсем уродик. А погоди-ка вот еще недельку — такой будет толстячок!

— Запеленывай, — приказал я, хмурясь.

Было такое чувство, словно меня одурачили, провели за нос. А Таня, напротив, была полна материнской гордости и моего огорчения просто не понимала. Пока она кормила маленького Женечку да пеленала, я рассказывал, как мы тут жили с Володей Шубиным и какой это оказался замечательный парень: Марка Аврелия шпарит наизусть, ходит пешком по бездорожью в самые отдаленные деревни района, чтоб побеседовать со старушками, хочет объединить начинающих литераторов в активно действующую организацию.

Потом, когда Женечка уже уснул, я несколько виновато признался, что Шубин и меня подбил на сочинительство и что я уже написал рассказ о том, как мы с нею ходили за грибами и ждали у железнодорожной насыпи поезд. Рассказ я прочитал вслух, Таня была в немалой степени поражена и даже не похвалила меня, автора, — очень уж неожиданным для нее было мое сочинительство; впрочем, она то и дело прислушивалась: как там наш сын?

Так мы заступили на свою родительскую вахту… которая продолжается и поныне.

14

Свое вступительное слово на «съезде союза писателей» Володя Шубин, помнится, начал с… Наполеона. Это-де тот самый негодяй, который сделал войну своим главным занятием, своим ремеслом, но помимо того, что все разрушал да всех убивал, оставил потомкам несколько фраз, ставших крылатыми. Одна из них такова: «Ослов и ученых в середину!» Значит, при виде неприятеля ослам и ученым следует находиться в середине войскового построения, поскольку в битве они совершенно бесполезны. А вот с поэтами, как сказал Шубин, Бонапарт поступал наоборот. «Ставьте этих безумных юношей в передовую линию! — приказывал он. — Пусть они зажигают сердца моих воинов пылкими призывами и первыми кидаются на врага…»

— Итак, наше место впереди, на самом опасном участке сражения, — взволнованно говорил оратор. — Наша главная роль — пламенным словом воодушевлять людей, пробуждать души прекрасные порывы, зажигать свет разума, то есть, по выражению Пушкина, «глаголом жечь сердца людей», а по выражению Некрасова, «сеять разумное, доброе, вечное»…

Он продолжал говорить в том же приподнятом тоне, а я украдкой обвел взглядом собравшихся: худенькая, легкая женщина со взбитой куделькой редких волос — это Серафима Сергеевна, почтовая работница… пожилой мужчина с важной осанкой — это пенсионер Павел Иванович Белоусов… пожарник в тужурке курил у двери, пуская дым в рукав, — это Коровкин Иван из села Посошок… рабочий птицефабрики по фамилии Лавочкин сидел на диване, выставив ноги в валенках с калошами… паровозный машинист Ковальчук — должно быть, прямо с работы: пятна машинного масла на щеке и руках.

Вот и все литераторы, каких удалось собрать Володе Шубину.

А сам он в этот день болел; еще накануне у него поднялась температура, обложило горло, и я вчера вечером и нынче утром, перед тем как идти в роддом за женой и сыном, варил картошку в чугунке, а «свата» заставил сидеть над ним и дышать паром.

— Дело не в ангине, старик, — объяснил он мне несколько изменившимся голосом. — У меня слабые легкие. В армию взяли — там начался легочный процесс. Демобилизовался, лечился, женился — вроде все прошло. Но иногда болезнь дает о себе знать.

— Тогда нечего шастать по району, — выговаривал я ему. — Посиживай в редакции, там печь, говорят, теплая.

— Ничего… Я им покажу…

— Посиди нынче дома.

— Ты что, забыл? Сегодня съезд писателей.

После моего лечения ему немного полегчало, но вот ораторствовал, а лицо красное, словно только встал от того чугунка с картошкой. «Писатели» его вид принимали за свидетельство душевного волнения, и только я знал, как ему плохо.

— Ну что ж, приступим, — неторопливо, с ровной, спокойной интонацией в голосе сказал Белоусов после вступительной речи Шубина; чем-то он был уязвлен, этот Белоусов. — Наполеон, конечно, великий полководец, но он нам не указ. Важно ведь не просто двигаться куда-то и воевать с кем попало, а надо иметь ясную цель и сокрушать истинного, а не ложного противника. Я правильно рассуждаю?

Володя оглянулся с удивлением: это была явная атака на него. Но он смолчал.