Полоса отчуждения

Перед отъездом Леонид Васильевич побывал у деда Андрея. Они сидели у Смышляевых под окнами и беседовали — я знаю, не о политике, однако переговоры их шли столь же солидно, как и на высшем уровне, между главами государств. Младший партнер по переговорам убеждал старшего скласть новую печь в доме матери; при этом воздавалось должное испытанному мастерству «русского солдата» в кладке русской печи и вознаграждение обещалось достойное.

Соглашение было достигнуто, и расстались они сердечно; Леонид Васильевич, по-видимому, очень спешил и прошел мимо, не заметив нас с дочерью, сидящих в окне.

Потом мы увидели, как Овчинниковы с дорожными сумками в руках миновали калитку, столь любовно сделанную Леонидом Васильевичем, как оглянулись на материн дом перед тем, как скрыться за поворотом. Я даже расслышал, что сказал пикуленок в береточке с помпоном. «Устами младенца глаголет не истина, а общественное мнение, — подумалось мне, — а это не одно и то же. Что же в данном случае истина?»

В груди моей были те же самые чувства, что наполняли сердца моих удаляющихся героев. Эти чувства не покидают меня доныне, словно случившееся на моих глазах случилось со мной — и потому не дает покоя.

Честно вам признаюсь: меня часто удивляют люди… Вот хоть бы Овчинниковы: они желали добра друг другу, так откуда же появилось недоверие, непонимание и даже обида? В чем тут дело?

Ну, когда государство с государством не могут договориться — это более или менее понятно: разность экономических интересов, языков, культур, природных условий и еще множество прочих причин, серьезных и смешных. А если два человека смотрят друг другу в глаза, говорят на одном языке, прекрасно слышат один другого, не имеют злых помыслов — почему же, почему они не могут достигнуть взаимного понимания?

Бедные, бедные люди… За что им такая кара? Чем они провинились? И неужели так будет всегда? Или наступят времена, когда посмеются над веком нынешним, в котором и единокровные люди не могли найти путей друг к другу?

Посмотрим вокруг себя: что лежит в основе житейских неурядиц, семейных драм, человеческих трагедий? Недоразумение, неверное истолкование, подозрение, недоверие…

Так неужели никогда истинное понимание не постигало кого-нибудь из нас? Постигало, но, увы, то была иллюзия. Боюсь, что так. И если наступало прозрение, то как горько разочарованными становились только что бывшие счастливыми люди!

А между тем так прекрасно, когда люди понимают друг друга! Это давняя и предельная мечта человека, в исполнении ее — мера счастья.

Заблуждаться — наше любимое занятие. Ошибаться — наш удел.

Опять прилетела птица Грусть и села мне на сердце. Да и как не грустить: вот сидит рядом со мной человек, живущий столь близко, возле самого сердца, родной, частица самого меня, моя кровь… Так неужели и между нами когда-нибудь ляжет полоса отчуждения?

Солнышко мое, единственная моя, счастье мое, ты меня понимаешь?

ТЕПЛЫЙ ПЕРЕУЛОК

1

Он небось так и называется поныне — Теплым, тот московский переулок, занимающий в прошлой моей жизни столь значительное место; а где он находится, в каком районе столицы, я до сих пор не ведаю. Вроде бы в Замоскворечье… Или нет? Не помню. Можно бы навести справки, да все как-то недосуг, и останавливает сознание, что не столь уж существенно это местоположение переулка. Вот только нарядное, веселое, звонкое слово «Замоскворечье» живет в памяти с тех пор и трезвонит из моего детства в праздничные колокола.

Замоскворечье… Замоскворечье!..

Вы слышите?

Хотя отчего же этому слову так радостно звонить во мне? И отчего название московского переулка отзывается в душе моей радостью? С какой стати радость, когда все дело в том, что в Теплом переулке находилось тогда и, возможно, теперь находится солидное лечебное заведение — то ли научно-исследовательский институт, то ли клиника для изувеченных и родившихся убогими, то есть для калек и уродов.

Я понимаю, что последние слова звучат несколько грубовато, режут слух, но в данном случае удобно выразиться именно так, чтоб сразу стало ясно, о чем речь и куда привезли меня, мальчишку, — слава богу, хоть не урода, а просто калеченого: осенью на молотьбе, в которой, как обычно, участвовала вся деревня, иначе говоря, весь колхоз, сверзился я со скирды ржаных снопов прямо на молотилку, сломал в локте руку, так срослась она в этом суставе уродливым узлом. «Привезли» — это не потому, что самостоятельно не мог передвигаться, а просто в свои четырнадцать лет был я очень деревенским пареньком, никогда не видавшим не то что столицы, а вообще никакого города. И разве меня поместили бы в столичную больницу без хлопот такого солидного человека, каким был одноногий (правая нога деревянная) дядя Осип Буквицын, наш колхозный председатель? Нечего и думать.

Никто у нас в Тиунове, кроме него, и не подозревал о ее существовании, равно как и о том, что есть в Москве Теплый переулок.

2