Полоса отчуждения

Леонид Васильевич не вынес этой сцены, взялся за свою ношу. Понесли молча и долго не останавливались. Нина видела, что муж мрачнее тучи, и подумала, что в таком состоянии он может наломать дров, если мать вернется скоро.

— Леня, держи себя в руках, — предостерегла она.

— Я держу, — отозвался он неожиданно смиренным голосом.

Вернее, упавшим.

Остановились наконец и перевели дух.

— Глянь-ка, Лень.

Улица, по которой они шли, упиралась как раз в ту проходную, и вот оттуда двигалась знакомая фигурка… с детской колясочкой. Мать тоже увидела их и поспешно вильнула в сторону, чтоб скрыться за кустами.

— Прячется от нас, — сказал Леонид Васильевич. — Значит, смущена.

— Не упрекай ее, Леня, бог с ней.

— Упреками тут ничего не достигнешь, — отозвался он.

Они донесли телевизор до своего палисадника и здесь остановились, поджидая мать. Она вышла из-за кустов неподалеку. Колясочка у нее отчаянно визжала — чем ближе, тем громче. Мать почему-то сильно прихрамывала, и Леонид Васильевич пошел ей навстречу.

— Вот ногу-то свихнула! — подходя, сообщила она рассерженно, словно это именно они послали ее, старуху, продавать редиску возле проходной. — Мне бы, дуре, идти по дороге, а я свернула на тропочку. Через канавку-то шагнула, вот и…

Нагнулась и потерла щиколоточку.

Конечно, если б не они, она не стала бы прятаться, а значит, и не повредила бы ногу — в том их вина.

Леонид Васильевич пожал плечами, взялся за коляску, покатил. Транспортное средство это было и помято, и побито, и проржавело, и прохудилось; все, что могло отвалиться у него, уже отвалилось и потом было кое-как прилажено на место; колеса выписывали восьмерки и вперебой поскрипывали, постанывали, посвистывали — целый оркестр. «И она так ездит по городу! — ужаснулся он. — Моя мать — и с этой колымагой?!»

— А я дай, думаю, ведерко картошки продам! Да редисочки с лучком прихватила, — говорила за его спиной мать. — Поехала к проходной, как раз смена кончается. Ну вот и…

— Много выручила? — поинтересовался сын ровным голосом.

— Картошки ведро — три рубля, да редиски два пучка по пятьдесят копеек, да лук… Рублей на пять продала с лишком, — не без довольства похвастала мать.

— А каков лишек?

Она не поняла иронии, продолжала:

— И лучок быстро раскупили, и редисочку — жалели, что мало. Да там такое бойкое место, хоть сколько привези — все расхватят. Я, бывало, как вот дозреет клубника, только встану — тут сразу и подходят: почем? Ну, пятьдесят, мол, копеек стакан. А много ли в стакан-то войдет! Коли крупная, так пять-шесть ягодин. И берут! Тому для детишков, тому в больницу снести. Попросят: добавь, бабушка, ягодку. Я и добавлю; жалко ить станет: для детишков, конечно, или больной кто.

Эту речь о милосердии уже слышала невестка и не откликнулась никак: ни словом, ни улыбкой.

Супруги опять взялись за телевизор и внесли его в дом. Старый сняли с комода, что под божницей, и вынесли в сени; зять Бориса Пикулева обещал отремонтировать его, и у Леонида Васильевича возникла благая мысль подарить починенный телевизор квартирантке Лиле — у нее ведь нет.

Подключили покупку к электросети, к антенне; Леонид Васильевич пощелкал выключателями — ворвалась бодрая музыка, появились и музыканты, согласно двигающие смычками… Тут как раз мать вошла с улицы, уселась напротив, положила руки на колени, произнесла удивленным тоном:

— Какая видимость-то хорошая!.. Да как хорошо-то!.. Да уж как ясно-то!

Потом показывали научно-популярный фильм про лягушек, у которых родятся сразу лягушата, и их собиралась тьма-тьмущая в том водоеме.

— Да как же их мать-то различает! Или так уж, наплюнет да и позабудет, а?

Сын и невестка в ответ молчали.

Леонид Васильевич незаметно вышел и отправился к сараю. Колясочка стояла тут, уродливая как лягушка (конструкция начала шестидесятых годов!). Он деловито выволок из угла сарая кувалду — вот, оказывается, для чего она тут лежала! вот чего дожидалась — и без особого ожесточения, крепко ударяя этой кувалдой, смял разлапистую колясочку в бесформенный ком железа. Колеса отбил напрочь, взял заступ и, весело насвистывая (финал Второго концерта для фортепьяно с оркестром Чайковского!), зарыл в разных местах огорода, чтоб не отыскалась никогда, чтоб усилиями матери не возродилась позорная колымага.

Потом выволок из сарая на свет божий второе точно такое же транспортное средство и тем же порядком раскурочил. В сарае оказалась и третья, — и хоть была она, что называется, не на ходу, все равно ее постигла та же участь. После чего Леонид Васильевич уважительно прислонил кувалду к стене и совершенно довольный похлопал ладонями, отряхивая от них ржавчину. Надо было теперь отнести это железо к школе, там собирают металлолом.

Он так и сделал бы не откладывая, но тут мать вышла из дому, прихрамывая, направилась к нему — и остолбенела.

— Чевой-то ты?

Минуту глядела, не веря глазам своим, потом вскричала, будто при пожаре:

— Ой! Да ой!

И все более и более прибавляя в голосе: