Полоса отчуждения

— А что тебе не нравятся материны-то слова? Как я ни скажу, все не так. Конечно, вы образованные, а я неграмотная, где вам меня слушать.

— Погоди, я же с тобой поговорить хочу по душам. Ты нас пойми, мы рассудили так: тебе одной не управиться с таким огородом, вот мы и решили помочь. Ты же вроде бы как против. А почему, я не понимаю.

— Дак мне не жалко и огороду тоже. Вон хоть за сараем-то участок выделю вам.

— Как это?

— Дак, я гляжу, вы не хотите с матерью-то. Сами хотите быть хозяевами. Ну, я вам и даю вот за сараем землю, это будет ваша.

— Погоди…

— Там и картошечки посадите, и лучку, и всего…

Леонид Васильевич ушел на берег реки и долго ходил там один. Сидел, швырял в воду головки одуванчиков. Вздыхал.

А потом был другой разговор… впрочем, как бы тот же самый, его продолжение.

— Ты давеча сказала, что вот-де раз мы не хотим вместе с тобой… С чего ты это взяла, что мы решили отделиться?

— Дак что я, не вижу, что ли! Все мать-ту отчекиваете, все вам мать-то плоха…

— Погоди, мам. Ведь мы же добра тебе хотим. Ты никак не поймешь.

— Все я понимаю. И мать-то вам не зла желает.

— Ну и давай как-то столкуемся на том, что мы оба добра друг другу хотим.

— Вот и я говорю: чтоб без обиды, возьмите участок-то за сараем. Посадите и того и сего.

— Это как?.. Там наше, тут твое, и разгородимся забором? Так?

— А уж как хотите.

— Да не нужен нам участок!

— Чего же вам? Земля хорошая, унавоженная, будет вам заместо дачи.

— Да ты пойми: нам хочется ухаживать за яблонями, за вишнями, сливами, за кустами смородины и крыжовника, за малинником… За твоим домом, в конце концов! Берем все твои заботы на себя — ты разве что-то имеешь против? Разве в этом что-то тебя не устраивает?

— Все меня устраивает. Матери-то не жалко ничего. Для вас же стараюся…

— Мы не на ягоды да на яблоки претендуем — мы хотим поработать, поухаживать за твоим садом, обиходить твой дом. Вот печку я тебе сложу, новыми обоями потом все оклеим, покрасим. Чем чаще будем приезжать, тем тебе поповадней. Разве не так?

— А матери-то ничего не надо, окромя ласкового слова. Мать-то до страсти рада, когда вы у нее что берете.

«Вишь, как энергично выражается: до страсти рада».

— Мы ничего не берем, мам.

— Дак мне жалко, что ли! Вот ить ягоды поспеют — варите себе на здоровье варенье. Али вот яблочки-те… Все равно пропадают. На базаре-то их не продашь — это не белый налив.

— Да не о том речь, мам.

— Что же я вам не дам, что ли? Берите. А за сараем-то посадите картошечку, да лучку, да редисочки… все не покупать!.. На базар-то придешь — денежки платить надо, а тут задаром…

Опять он ушел посидеть на берегу реки.

Закат был очень хорош в этот вечер: какие яркие краски! Солнце опускалось за горизонт увеличенное, как больное сердце. Когда нижняя половина его скрылась за кромку леса, моя дочь сказала:

— Посмотри, оно похоже на огненный пузырь… или на взрыв атомной бомбы.

— Ну вот, нашла с чем сравнивать. Много ты видела атомных взрывов!

— По телевизору два раза.

— О боже мой! Сравнивай… с большим бутоном цветка, вот хоть бы красного мака или тюльпана — видела такие у деда Андрея?

— Вот сейчас если то облако наедет и встанет над солнцем — будет как атомный гриб, — упрямо повторила она.

— Похоже на парашют, — возразил я. — И солнце, и облако — два парашюта.

— Слишком большие, таких не бывает.

— Это прилетели инопланетяне, садятся за тем лесом… У них огромные парашюты, красный и белый.

Мы сидели в нашем любимом окошке на теплом подоконнике, и я почему-то был особенно счастлив тем, что ощущал рядом с собой родной теплый бочок. Мои отцовские чувства — странное дело! — расцветают во мне отнюдь не от того, что вижу славную дочкину мордашку или слышу ее голосок-колокольчик, а вот именно от того, что ощущаю рядом тепло маленького тельца. Мне тогда хочется обнять его крепко-крепко, вместить в себя: мое, мое!

— А почему у них парашютная система? — спросила моя эрудированная дочь. — Не могли уж придумать чего-нибудь новенькое.

Родному человеку семь лет, мы друзья, и я вижу в нем себя, начинающего жизнь заново — какое восхитительное сознание!

— А гости бабы Насти опять гуляют.

— Любуются на закат, как и мы, — предположил я, не подумав.

— Нет, — возразила дочь убежденно. — Они не любуются, а огорчаются.

— Почему?

— А раз такой закат — значит, завтра пойдет дождь. И будет холодно, потому что черемуха расцвела.

Я покосился на свою маленькую подружку:

— Ты веришь в приметы больше, чем прогнозам погоды по телевизору?

— Вот посмотришь, завтра будет дождик. И тогда Овчинниковы не смогут работать в огороде. Поэтому они сейчас огорчаются.

— Разве у них мало дел в доме?

— Там баба Настя… с нею им скучно.

— Напротив! Она будет печь им пироги, а потом они сядут чаевничать и беседовать на задушевные темы.

Моя собеседница оглянулась на меня и засмеялась.

— Что ты смеешься?

— Так…

Назавтра и впрямь подул холодный ветер, пошел дождь…