Полоса отчуждения

А Леонид Васильевич в этот день с раннего утра затеял новое дело: поверх ветхой драночной крыши сарая настилал полосы рубероида и прибивал их сверху длинными рейками. Он тоже издали увидел жену и приостановил работу, выпрямился во весь рост на крыше, ждал.

Нина весело поздоровалась со свекровью и сразу направилась к нему.

— Здравствуй, кровельщик! Не свались оттуда.

— Привет. Как там, доложи.

— Да съездила почти что зря.

— Почему?

— Я думала, пропадают наши сыновья в голоде и полном небрежении… А там такие две девицы хозяйничают! И в квартире прибрано, и холодильник загружен, и в кухне торты свои пекут, да пироги, да блины, а уж музыка у них гремит! Я приехала, гляжу, и не нужна совсем. Села на диване и сижу, как гостья. Меня угощали, развлекали светской беседой.

— И как все это понимать? — спросил Леонид Васильевич, подумав.

— А в самом прямом смысле, Леня.

— То есть с последствиями в виде общей свадьбы и так далее?

— По-видимому. Не горюй, девушки хорошие, одну из них ты знаешь, бывала у нас. Я, Леня, махнула рукой: пусть все идет как оно идет.

— Чего ж сразу не вернулась?

— Они меня уговорили, ухаживали за мной. Я чувствовала себя по-настоящему в гостях! Жаль, тебя не было. Как ты тут?

— Да ничего, — сказал он неопределенно, а потом усмехнулся: — По-моему, мы нигде не нужны, ни здесь, ни там.

— Не горюй, добрый молодец! Посмотри, что я тебе привезла.

— О-о!.. «Как сложить печь своими руками»! А ну, кинь сюда.

Нина бросила ему книгу, он поймал и уселся на кровле, листая.

— Саша Линтварев привет передал и наилучшие пожелания. Сказал, что лежанка — это не лазерная установка, тебе не поддастся.

— Ну, всё. Дело чести инженера Овчинникова печь поставить и чтоб работала, как…

Поискал сравнения — не нашел.

В отсутствие Нины у него с матерью состоялось несколько разговоров, которые можно считать очень важными. По крайней мере Леонид Васильевич таковыми их посчитал, поскольку они легли тяжестью в душе и тяжесть эта не рассеивалась.

Сначала было объяснение насчет Лили-квартирантки. Садились за стол обедать, мать рассказывала о ней что-то, какие-то расчеты с нею, а он слушал радио.

— …за набор к майскому празднику четыре рубля сорок копеек да масла сливочного привезла мне из Москвы и колбаски на два восемьдесят… а я ей два ведра картошки — клади хоть по три рубля…

Говоря это, она собирала на стол, а он хмурился: мешала слушать.

— И потом она мне двенадцать рублей тогда отдала: две трешницы, помню, пятерку и рубль — вроде как аванец…

Он встал и чуть-чуть прибавил громкость, но голос у матери звучный, тем более когда она увлечена своей речью.

— Ну, она за прошлый-то месяц расплатилась, пятнадцать рублей и тридцать копеек, а за июнь… погоди, говорит, бабушка, денег нет. Как же нет, я ей говорю: ведь восемьдесят рублей лиментов получила. Да я, мол, их истратила. Ну уж твоя воля, а у меня гости, мне деньги нужны…

— Погоди-погоди, — насторожился Леонид Васильевич, сразу забыв про радио. — Ты требуешь с Лили за квартиру… да еще вперед… и так настойчиво?

— Дак что ж не требовать? Чай, я свои, а не еёные. Мне чужих не надо, а что полагается, отдай.

Он омрачился:

— Ма-ама! Да разве ты испытываешь нужду в деньгах? Объясни, в чем тут дело.

— А я ничего такого ей не сказала, только говорю: гости, мол, приехали, и мне, конечно, денежки-то нужны.

— Зачем? Разве ты истратила хоть копейку, пока мы здесь?

— А то нет! Вот позавчера ходила в магазин и полтора рубля истрясла. Вы, конечно, материных-то трат не видите.

— Ма-ама! Вон же наши деньги лежат возле зеркала. Бери, сколько хочешь, когда идешь в магазин, и покупай всего. А ты притесняешь бедную женщину. Какой срам!

— Чтой-то я ваши-то буду брать? У меня и свои есть. И у Лили я не все… хоть, говорю, двенадцать рублей или пятнадцать. Ей же потом легче будет платить. Что хорошего, когда задолжаешь!

Он отложил ложку совершенно расстроенный.

— Я извинюсь перед ней, мам. Это черт знает что такое! Как тебе не стыдно!

— Да чего ты, чего ты! — сурово начала она, и это было началом наступления…

Потом уже, работая в огороде, он с боязливостью посматривал на окна квартирантки Лили, чувствуя себя очень скверно.

«Я предложу ей денег, — подумал он. — Да она не возьмет… Хоть бы Нина приехала, они б по-женски…»

И второй разговор оставил болезненное чувство.

— Слушай, мам, я чего-то не понимаю, — начал он хорошим, мирным тоном, поскольку был очень воодушевлен работой — изгородь получилась что надо! — У меня создается впечатление, что ты как будто бы против… вот что мы хозяйничаем немного.

— А чтой-то?

— Да все недовольна.

— Это вы матерью-то недовольны! А мать-то уж не знает, как и угодить. Вы все чего-то… чем вам мать-то плоха! Я ли не стараюся, я ли не угождаю… а вам все не в честь да не в славу.

— Погоди, давай по порядку. Значит, ты не против, чтоб мы тут поработали? В огороде то есть и для дома?

— Матери-то для вас ничего не жалко. Мать-то для вас готова последнее отдать.

— Не надо, мам. Никто у тебя ничего не собирается забирать. Давай поговорим нормально.