Полоса отчуждения

— Ишь, какие у тебя работники-те! — хвалила Валерьяновна. — Только стукотня стоит! То дрова, то крышу, то еще чего. А мой трутень…

— Чего уж, каждый день по обновке, — это голос Тани Пикулевой. — И газ провели, и изгородь поставили, и даже вот скамеечки эти сделали…

— Дак им тут уж больно хорошо, — отвечала хозяйка довольно сурово. — Заместо дачи…

— Стараются, Насть! — голос бабы Оли.

— А внучат-то у них нету? — тоненько спросила баба Нюта.

— Дурачье дело нехитрое, заведутся и внучата, — сказал незнакомый старушечий бас.

— Как ни гляну, — это опять баба Оля, — все работают, работают! Ишь, думаю, как они об матери-то!.. Заботнички.

— Чай, не для меня, для себя стараются, — сказала хозяйка лавочки и палисадника и всего прочего, о чем шла речь.

Должно быть, такое заявление вызвало общий интерес.

— Ну как же! — решила уточнить Валерьяновна. — Твой дом, твой огород… Значит, для тебя.

— Что же я, сто лет буду жить? Помру — все им останется. Чай, они не глупые, понимают. Вот и стараются.

— Нынче все до огородов-то охотники, — добавил грубый голос; я выглянул — у кого это такой бас? — оказалось, с соседней улицы старуха; я ее не знаю, она впервые пришла.

— Нынче огороды-то в цене, — подтвердила мать. — Плохо ли им тут! Вон какой сад, все только любуются: тут тебе и ягодки, тут и яблочко!

— А то бы они старались! Как же, держи карман! — уверенно заявил бас.

Еще один незнакомый голос:

— Вон мои: пока не было своего дачного куперативу, то и дело к матери бегали. А теперь в куперативе, так и носа не кажут.

— Ну, разве сравнишь! — возразила Анастасия Сергеевна, перебивая собеседницу. — То ли на дачном участке, то ли здесь. Тут ить попросторнее и земля-то убихожена. Они у меня и поработают и отдохнут, и чайку попьют, и поедят. Мать-то все для них, матери-то ничего не жалко. Плохо ли им!..

Я закрыл окно, прибавил звуку телевизору, но передача была не из интересных, пришлось выключить. Тогда я открыл окно в другую сторону, на реку, и мне стал слышен разговор гуляющих на берегу.

— На втором этаже, Леня, живет очень красивая девочка. Знаешь, про нее мне рассказала Таня Пикулева: девчушка эта родилась преждевременно, то есть мать не доносила ее целых три месяца и она появилась на свет шестимесячной. Вес у нее был при рождении — полтора килограмма! Представляешь?

— Что ты говоришь!

— Да.

— Полтора килограмма… Как же она выжила?

— Не знаю. У нее не было даже глотательного инстинкта, она не могла брать материнскую грудь. Ее выкормили через трубочку…

— Полтора килограмма!.. И надо же, осталась жива… да еще такая славная.

— Она, Леня, строит мне глазки. Должно быть, догадывается, что я учительница.

— Ты — бывшая учительница. Еще неизвестно, найдется ли для тебя в Москве подходящее место.

— Неважно. Я думала, что эта малышка осенью пойдет в школу, но, оказывается, она заканчивает первый класс. И представь себе, отличница! Так что у нас с нею на этой почве взаимная симпатия.

— Она чувствует, что нравится тебе, вот и все. Люди любят, когда их люди любят.

— Еще я заметила, что у нее со своим папочкой великая дружба.

— А с мамой?

— С мамой любовь, и только. А тут любовь и дружба одновременно. Послушай, может, и у тебя с матерью раньше было то же, но ты забыл?

— Я не забыл…

— Или у вас как в «Тарасе Бульбе»: «Любит и зверь свое дитя, но это не то, братцы!» Так, да?

…На другой день они купили телевизор. Купить-то оказалось просто, а вот как до дому доставить? Долго маялись возле магазина, сколько ни останавливал Леонид Васильевич машин — та с грузом, эта с начальником…

— Должны же быть грузовые такси! — возмущался он.

— Тут тебе не Москва, — напомнила Нина.

Немного подъехали на городском автобусе, а дальше тащили на руках. Ну, спешить было некуда — и донесли бы, останавливаясь отдохнуть, как только уставали. Они и не слишком горевали, несли и несли, разговаривая о том и о сем. Солнце, правда, донимало, и они старались выбирать теневые участки улицы. И вот когда остановились в очередной раз (а случилось это неподалеку от завода с красивым названием), Леонид Васильевич глянул в сторону проходной — и словно тень на него легла: на самом солнцепеке возле газончика со скудной растительностью стояла его мать… что-то продавала, разложив это что-то на краю скамьи. Рядом стояла детская колясочка из тех, что он видел в сарае.

Он помрачнел, оглянулся на жену — та тоже увидела свекровь.

— Что это она продает? — спросил он сдавленным голосом.

— Насколько я понимаю… редисочку в пучках… перьевой лучок.

Они переглянулись.

— Пойти купить весь товар? — предложил Леонид Васильевич.

— Не надо, — остановила жена. — Не трогай ее.

— Я пойду… Скажу: почем?

— Тридцать копеек пучок, — подсказала Нина. — Не дорого для вас?

— На два рубля наторгует — и на сберкнижку их.

— Наследство… сыну и дочери.

Народ выходил из проходной завода, останавливаясь возле матери, спрашивали, должно быть, о цене. Кое-кто купил… Увлеченная продажей, она не замечала сына и невестки.